Майкл Каннингем - Часы

– Нисколько, – говорит она. Кларисса крепко обнимает Джулию и быстро отпускает.

– Как ты? – спрашивает она и тут же спохватывается. Это, как она опасается, – одно из ее «приставаний», одна из тех невинных маленьких привычек, которые будят в подрастающем поколении мысли об убийстве. Ее собственная мать постоянно прочищала горло, а любое свое возражение предваряла словами: «Не хочу быть занудой, но…» И Кларисса до сих пор это помнит и по-прежнему раздражается, тогда как память о таких качествах ее матери, как скромность, щедрость, доброта, заметно потускнела. Кларисса слишком часто обращается к дочери с этим «как ты?». Частично виной этому Клариссина тревожность (а разве может она – после всего, что было, – чувствовать себя с Джулией абсолютно расслабленно и спокойно?), а частично – искреннее желание услышать ответ.

Скорее всего, ее прием провалится, думает она. Ричарду будет скучно и неуютно, и не без оснований. Она слишком суетна и придает слишком большое значение подобным вещам. Должно быть, Джулия шутит по этому поводу со своими друзьями.

Но разве можно иметь таких подруг, как Мэри Кралл?

– У меня все нормально, – отзывается Джулия.

– Выглядишь ты роскошно! – замечает Кларисса с бодрым отчаяньем в голосе. По крайней мере, она не скупится на комплименты. Она из тех мам, что хвалят своих детей, вселяют в них уверенность, а не талдычат без конца о собственных проблемах.

– Спасибо, – говорит Джулия. – Слушай, я случайно не оставляла у тебя рюкзак?

– Оставляла. Он висит на вешалке.

– Хорошо. Мы с Мэри хотим пробежаться по магазинам.

– Где вы встречаетесь?

– Она уже здесь. Ждет на улице.

– Вот как.

– Она курит.

– Да? Ну, может, когда докурит, все-таки зайдет поздороваться?

Джулия мрачнеет. На ее лице отображается раскаянье и что-то еще – уж не былая ли ярость, которую она вроде бы переросла? Или это просто чувство вины? В наступившей тишине почти физически ощущается присутствие в мире силы условности, такой же неумолимой, как сила тяжести. Даже если всю жизнь ты вела себя смело и независимо, даже если ты воспитывала дочь так достойно, как только могла в доме без мужчины (отец – всего лишь пронумерованная пробирка, извини, Джулия, нет никакой возможности его отыскать), все равно приходит момент, когда, недовольная и обиженная, ты стоишь на персидском ковре, глядя в глаза девочке, презирающей (да, да, все еще презирающей) тебя зато, что ты лишила ее отца. Может, когда докурит, все-таки зайдет поздороваться?

Но, в конце концов, есть определенные правила приличия, и на Мэри Кралл они тоже распространяются. Даже если ты пышешь праведным гневом, даже если ты самая что ни на есть гениальная, ты все равно не ждешь у подъезда, а входишь и здороваешься. Ты делаешь над собой это усилие.

– Я сейчас ее приведу, – говорит Джулия.

– Необязательно. Все нормально.

– Нет, серьезно. Она просто курит. Ты же ее знаешь. Покурить для нее – самое первое дело.

– Не затаскивай ее сюда, пожалуйста. Правда. Иди, я тебя отпускаю.

– Нет, я хочу, чтобы вы получше узнали друг друга.

– Мы и так достаточно хорошо знаем друг друга.

– Не бойся, мам. Мэри душка. Она совсем, ну совсем не страшная.

– С чего ты взяла, что я ее боюсь. Вот уж чего нет, того нет.

Джулия понимающе ухмыляется – приводя Клариссу в бешенство, – встряхивает головой и выходит. Кларисса наклоняется к журнальному столику и передвигает вазу на пару сантиметров влево. Ее подмывает спрятать розы! Что же это такое? Ну откуда взялась эта Мэри Кралл?!

Джулия возвращается. Мэри идет следом. Вот она – Мэри-праведная, Мэри-бесстрашная, Мэри-бескомпромиссная, с выбритой головой, на которой начинает проступать черная щетина; в крысиного цвета штанах; с болтающимися, обвислыми грудями (ей, должно быть, за сорок) под поношенным белым топиком. Вот ее тяжелая походка и пронзительно-подозрительный взгляд. Эта парочка – Джулия и Мэри – ассоциируется у Клариссы с образом маленькой девочки, притащившей домой уличного пса: сплошные ребра и желтые зубы – трагическое и неизбежно опасное существо, бесспорно нуждающееся в хорошем уходе, но настолько изголодавшееся, что его уже не могут тронуть никакие проявления любви и щедрости. Он будет есть и есть, без остановки. Он никогда не насытится и никогда не станет вполне домашним.

– Здравствуйте, Мэри, – говорит Кларисса.

– Здрасьте, Кларисса.

Она пересекает комнату и пожимает Клариссе руку. Рука у Мэри маленькая, сильная и – неожиданно – нежная.