Жан Эшноз - Полночь

На сером фоне неба все отчетливее и отчетливее выделялись изгороди, ряды деревьев, несколько рощ, строения обширных ферм. От ветра слезились глаза. Элеватор, решетчатые опоры, сельскохозяйственные машины, оставленные на ночь по краю поля… В хлевах, должно быть, дремали сотни и сотни коров и свиней, сквозь благоухание зелени, мокнущей под мелким обложным дождем, идеальным для полива сельхозкультур, пробивался острый, привычный запах навоза… как он ее ненавидел, как желал в этот миг, чтобы она подохла в Хельсинки, чтобы все завершилось до его прибытия в Гамбург, даже если он находил незаслуженным, чтобы она могла спокойно перейти за грань, со спокойной совестью, с душой, второпях и по-фински отбеленной отбывающим свой номер священником, с рукой, за которую держится у изголовья обливающийся слезами Людо…

Он отступил, натянул пиджак, прошелся ладонями по лицу и волосам, вытер руки о брюки. К плечам липла промокшая рубашка. Никакого рассвета не будет. День окажется не более чем неполным и неприятным переписыванием на чистовик черновика ночи, в том же цвете, серое, черное, с несколькими raus! выведенными красным на насыпях, доступными только глазам пассажиров проходящих поездов, которые не могут выйти… если только не пересечь слой облаков, успокаивая себя идеей непременной и непосредственной смерти в случае… ибо если поезд сойдет с рельс или паром затонет посреди Балтики, это может оказаться чудовищно долгим и…

Он закрыл окно, медленно вернулся к купе, не испытывая, однако, никакого желания вновь там садиться. Он прошел дальше к концу поезда, довольно быстро нашел за одним из столиков в почти пустом салоне-вагоне четыре свободных места, обосновался возле окна по ходу поезда, задернул наполовину занавеску и позволил усталости мало-помалу поглотить себя…

Он вспомнит о том, как хлопнула дверь, разорвав тишину в Оснабрюке, перед самым отправлением поезда. О том, как долго полз поезд перед тем, как, быть может, остановиться в чистом поле. О ярком солнечном луче на островерхих крышах двух приземистых красных домов, обращенных к торфяникам и далее к морю, которое он представил себе в самой дали, жмущимся к горизонту. О том, как в Бремене, где он едва приоткрыл глаза, к нему в вагон село несколько пассажиров. Он вспомнит о своих босых ногах, погружающихся в песок, пока во сне при помощи разболтанных инструментов ему измеряли вес и рост. И о том ощущении потерянности, которое усугубила, устранив ориентиры, его сонливость, возможно, в некоторые моменты он переставал думать, возможно, ему удалось и в самом деле поспать, и ноша его вины оказывалась в этом случае всего-навсего рожденной в сновидениях мукой…

Около половины седьмого контролер просит у него билет и окончательно его будит. Напротив себя, на сиденье у прохода, он узнает датчанку, теплая улыбка которой кажется ему вполне невинной, наверное, из-за естественного, более мягкого освещения и потому, что она причесалась и подкрасилась, он замечает это и находит ее довольно симпатичной.

Она положила свою раскрытую дорожную сумку рядом с собой и спрашивает, не хочет ли он кофе. Хотя он его очень даже хочет, он колеблется, смотрит на нее с недоверием: на самом деле он предпочел бы, чтобы в эти последние полчаса до Гамбурга она оставила его в покое.

Как и ночью в купе, она наполняет до половины хромированный колпачок своего термоса и пластиковый стакан, который без слов ставит перед ним. Он вздыхает, благодарит ее, потирает лицо, раздосадованный, что не может побриться, вымыться, сменить белье, и смущенный при мысли, что она, должно быть, видела его спящим.

Отпивает немного теплого кофе.

Она спрашивает, что он собирается делать в Хельсинки. Не обращает внимания на его недобрый взгляд, вежливо настаивая: ваш сын, в Хельсинки…

Его сын, да, он не знает… он предпочел бы больше ничего не говорить… теперь свет и вокруг люди… Я очень плохо спал, добавляет он в качестве извинения.

Я тоже, говорит она, закуривая сигарету.

После двух затяжек она спрашивает, действительно ли он собирается лететь из Гамбурга на самолете, и, так как он надувает щеки и долго дует, потирая лоб, она предлагает ему забрать его с собой в Копенгаген.

Он смеется: Почему?

Потому что в общем и целом ей туда и надо, и ей хотелось бы продолжить путешествие с ним.

Он смотрит на нее: Почему?

Она пожимает плечами, поднимает брови и опускает глаза.

Он наклоняется к ней: Почему?