Хелен Браун - Клео. Как одна кошка спасла целую семью

Отказавшись от мысли о проживании в холодильнике, Клео стала разрабатывать другие способы облагородить и обогатить свое меню. Однажды, выбрасывая содержимое ее туалета, я обнаружила там две круглые аптечные резинки и длинную нитку, явно проделавшие долгий путь по ее пищеварительному тракту.

Используя мощь своих задних лап, лишь недавно ею открытую, Клео вскакивала на скамейку в кухне и с любопытством изучала, что готовилось у нас на ужин. В числе ее фаворитов были куриные грудки и рыба, однако мясному фаршу, кексам, сырым яйцам и, как ни странно, сливочному маслу тоже воздавалось должное.

Если я вовремя не убирала масло в холодильник, на его поверхности появлялись подозрительные следы. Я так и не разобралась, правда ли Клео полюбила масло или просто дразнила Рату, которая страдала внизу, на полу. Наша обжора собака была абсолютно всеядной, но отдавала явное предпочтение жирам животного происхождения. Когда мы праздновали пятый день рождения Сэма, псина сожрала здоровенный кус масла, по недосмотру оставленный на кофейном столике. Мы ждали, что она вот-вот позеленеет до кончиков усов, собирались вызывать «скорую ветеринарную помощь», но Рата была бодра и весела, как обычно. Луженый, а может, покрытый тефлоном желудок нашей собаки мог переварить что угодно, от шнурков для ботинок, до остатков пикника, включая бумажные салфетки (если повезет).

Дни становились короче, а тем временем Клео обнаружила еду, которая понравилась ей больше всего. Благодаря Джейсону и его урокам охоты, наша киска включила свои дикие гены и быстро поняла, что в самообслуживании есть своя прелесть. Она кралась по цветочным клумбам, будто пантера, выбирая себе жертву и нападая на все, что шевелилось, включая стебли растений. Даже ромашкам грозила серьезная опасность. Трещина в асфальте у калитки тоже сулила отличную добычу: муравьев. Клео мотала головой, выслеживая этих трудяг-коллективистов, занятых своими делами в саду. Они не играли с ней в игры, просто ползли себе вперед, безразличные к опасности, равнодушные к возможности поиграть.

Первым охотничьим триумфом Клео стал богомол, которого она обнаружила на оконном карнизе в спальне у Роба. Я всегда питала к богомолам слабость. Со своими выпуклыми глазами и суставчатыми конечностями, они кажутся мне пришельцами из иных миров. Непохожие на других букашек, такие тихие, безвредные (разве что для мухи или кузнечика представляют опасность), не сосут вашу кровь, не жалят и не распространяют ужасных заболеваний.

Так что, обнаружив как-то солнечным днем богомола в когтях у Клео, я огорчилась. Она издевалась над бедной тварью, вроде бы позволяя ей сбежать, но тут же снова хватая. Первым моим порывом было спасти насекомое. Но богомол уже лишился одной ноги. Надежды не было.

Впервые котенок вызвал у меня такое серьезное недовольство, даже антипатию. С другой стороны, запретить ей охотиться и время от времени убивать других животных означало бы лишить ее самой кошачьей сути. Откуда-то из закоулков памяти всплыл строгий мамин голос: «Нельзя идти против природы». Не сказала бы, что ее воспитание в духе первопроходцев в точности соответствовало этому принципу. Наши предки выжигали дотла огромные территории без малейших угрызений совести.

Чувствуя невольную вину за предательство богомола, я вышла из комнаты Роба и прикрыла за собой дверь. Через десять минут я обнаружила, что Клео дремлет на солнышке на подушке Роба. Приоткрыв один глаз, она довольно посмотрела на меня и снова зажмурилась. Безголовое туловище богомола валялось на полу под окном.

К моему полному ужасу, Клео быстро повышала квалификацию, переключившись на мышей и птиц. Обезглавленные трупики она раскладывала на коврике у двери. Я копала могилки за незабудками, это служило напоминанием о том, что для живых существ жизнь — всегда борьба. Мы, люди, лишь одни из многих, а смерти придаем незаслуженно большое значение. Изобретаем эвфемизмы типа «отойти в мир иной», стараемся не обсуждать детали превращения коровы в стойле в гамбургер. Замалчиваем существование стариков, больных и немощных, так что, в конце концов, страдание стало восприниматься как загадка, а смерть — как некая аномалия.

Люди убедили себя в том, что заслуживают легкой жизни, поверили, что если они люди, то это почему-то избавляет их от боли и мучений. Теория отлично работает до тех пор, пока мы не сталкиваемся с неизбежным. Наша политика умалчиваний и отрицания совершенно не готовит нас к трудностям, которых ни одному человеку не избежать.