Дмитрий Дмитрий - Петербургские хроники. Роман-дневник 1983-2010

Скорее всего, автор смог бы стать преуспевающим бизнесменом — при его способностях, энергии, молодости, очевидном добродушии и незлобивости. Но он семидесятник, к тому же человек творческий, «ушибленный литературой» и отвергает бизнес как способ существования. Дневник заканчивается в 1992 году выходом двух первых книг прозы и приемом в Союз писателей. Закономерно? Пожалуй, да.

Думаю, дневник продолжаться не будет. И вот по какой причине: автору не хватит простодушия, чтобы вести его в той же манере. Дневник простодушного молодого человека ушел вместе с той эпохой, в которой жил автор…

Ну что же, у каждой эпохи свой вкус, цвет, запах, своя неповторимая интонация. Восьмидесятые годы ушедшего тысячелетия отчетливо отразились в «Дневниках» Дмитрия Каралиса: читайте и вспоминайте, сравнивайте с собственными наблюдениями. Приятного вам чтения.

Июль 2004 г.

Борис Аверин

4 мая 1983 г. Гатчина.

Ранняя весна. Тихо, хорошо. Трава высокая, сочная — хоть коси. Дежурю в гараже на тихой 3-й площадке — от начальства вдалеке.

В выходные были в Зеленогорске. Копал грядки под картошку и проч. Руки чешутся, к земле тянет. Ольга собирала лист, Максим ходил по участку и всё внимательно разглядывал: бочку для воды, бревна под навесом, деревья в зеленой дымке, лопату, мотыгу, нюхал траву, грыз камни, долго смотрел на бледного весеннего червяка, ползущего по черной рыхлой земле в грядке. Топили печку. Потом все вместе ходили на залив. Макс, увидев воду и остатки льда у берега, радостно завопил.

По Тургеневу, писатель должен быть хозяином грамматических законов и бить грамматику и синтаксис по носу. Читаю Сергея Антонова, дал Андрей Мурай. Книга называется «Я читаю рассказ». Хорошая книга, полезная.

«Событие — сердце рассказа, мотивировка — его душа».

Совет литератору: «Когда допишешь рассказ — выброси начало». И еще: иногда, чтобы разобраться в идее, сначала пишут конец. Для «увеличения протяженности чувствования» применяется замедление повествования — ретродация. Мысли и чувства должны созреть и усвоиться.

Двор гаража выложен бетонными плитами. Тридцать «камазов»-панелевозов потрескивают и покряхтывают, сбрасывая усталость и делясь дневными воспоминаниями. Им поддакивают двадцать бортовых лохматок и «зилов»-самосвалов. Молчит лишь старый американский «виллис», который Юрка Ласточкин выиграл в карты у кладовщика, и теперь не знает, что с ним делать — всерьез заняться ремонтом некогда по причине ежедневной поддачи, а снова поставить на кон не удается.

Тишина. Никто не бьет по железу, никто не гавкает по селектору, никто не врывается в вагончик с вопросом: «Мишка не проезжал? Если появится, скажи, что я ему глаз на задницу натяну и телевизор сделаю! Так и передай!». В открытое окно моего вагончика доносятся голоса проходящих мимо дачников: «И вы на этой электричке приехали? А сколько сейчас градусов, не знаете?» Щенки лежат в тени под вагончиком — на сене и ватниках. Подросли, гавкают, вцепляются мелкими зубами в тряпку и носятся с ней.

Это не площадка № 3, а санаторий ЦК. Тьфу, тьфу, не сглазить бы!

Раз в четверо суток я еду электричкой от Балтийского вокзала до станции Татьянино, иду полтора километра пешком по гравийной дороге через промзону (гудки маневровых тепловозов, бетонные заборы, пар, дым, лязг, гул) и оказываюсь почти в дачной местности — тихий гараж за бетонным забором.

Вагончик с кроватью и электрической печкой. Телевизор, приемник, плитка…

Но самое главное — стол-аэродром. Вечером, когда шофера разойдутся и ворота закрыты, можно спокойно разложить бумаги на столе, закурить, взять авторучку, начать первую фразу и взлететь высоко…

Жду этого состояния с подрагиванием в кончиках пальцев.

Подъем в шесть. Умываешься, пьешь крепкий чай и начинаешь выпускать парк на линию — проверяешь рулевые тяги, тормозные и габаритные огни, ставишь в путевку штамп и машешь рукой: «Поехал!» Вечером то же самое, только наоборот — принимаешь автомобили с линии, пишешь заявки на ремонт, отмечаешь время возврата, ставишь штамп в путевку и приглядываешься, нет ли вмятин на бампере или кабине…

В аспирантуре мне казалось, что лучше занятий не бывает — показался на кафедре три раза в неделю, и свободен: ходи в Публичку, пиши дома диссертацию или роман, сиди с друзьями в пивбаре, халтурь, если можешь. Оказывается, бывает. Только долго и путано я шел к такой работе, даже вспоминать не хочется.