Эрик-Эмманюэль Шмитт - Кики ван Бетховен

— Кики, это ты о нем или о себе?

— Обо всех людях. Они не верят в существование человечества, они доверяют лишь себе, своей группе и ее интересам, они берутся за руки, чтобы оградить себя от других, провести границу, возвести стену. Когда ты думаешь обо всем человечестве, приходится отделить себя от толпы и стать одиночкой. Бетховен это хорошо понимал. В ту пору одиночный человек был Немец, был Англичанин, был Француз, Итальянец, Русский и т. д. И люди постоянно затевали войны.

— Кики, но ведь теперь все точно так же. Ничего не переменилось.

— Да, не переменилось. Мы ничему не научились, мы недостаточно слушали Бетховена, мы сделались глухими.

— И что мы тут можем переменить?

— Хороший вопрос, Бубакар, спасибо, что ты задал его, как сказала бы моя невестка.

Вот так мы и придумали наш праздник. Каждое воскресенье мы с приятельницами собираемся в сквере, продаем испеченные нами пироги, домашний лимонад, потом даем напрокат подушки, чтобы люди могли, сидя на лужайке, смотреть выступления. Как только зрители рассаживаются, дружки Бубакара под предводительством самого Бубакара вываливают всем скопом на залитую асфальтом площадку, служащую сценой. Иссиня-черные и посветлее, метисы, смуглые, белокожие, рыжие, белобрысые, северяне, высокие, коренастые. Увидев их всех вместе, сознаешь, что природа не обделена ни фантазией, ни юмором. Потом Ральф начинает извергать Бетховена, а они отплясывают [10] Девятая симфония ре минор, ор. 125. Финал. . Они кружатся как одержимые — на руках, на локтях, на коленях, на голове, устраивая карусель. Они кружатся, пока мы не забываем, что у нас есть кости, поясница, суставы; они куда более упруги, чем каучуковые мячики. И благодаря собранным деньгам мы каждую неделю помогаем людям, которым приходится туго. И часто слышим слова благодарности в свой адрес.

Как-то мой кретин-братец заглянул посмотреть спектакль. Как раз когда мальчишки танцевали под «Оду к радости».

— Кристина, то, что ты организовала, выглядит симпатично… Но этим ты мир не изменишь.

Вот за что я ценю своего братца: никаких неожиданностей. Уродился придурком и год от года все совершенствовался без отклонений и сбоев, всегда во всеоружии собственной глупости… Вероятно, он до самого конца не сдаст позиций.

— Да, малышка, — добавил он, — позволь тебе напомнить: кто-то верно сказал, что, орошая одно поле, ты вряд ли озеленишь пустыню.

— Но ведь одно поле мне все же удалось оросить, правда? И еще, на этом поле работают люди, и они едят то, что на нем уродилось, не так ли?

— Хм, ты хочешь сказать, что это лучше, чем ничего?

— А ты что предлагаешь, бездельничать и держать своего Пикассо в сейфе? Меньше, чем ничего? Совсем ничегошеньки? Я удовольствуюсь своим «лучше, чем ничего».

— От скромности ты не умрешь. Кстати, Кристина, что это за дело ты поручила моей адвокатской конторе? Ты хочешь сменить фамилию? Та, что досталась тебе от наших родителей, кажется недостаточно благородной?

— Нет, я думаю о своем надгробном камне. Хочу, чтобы он говорил, чтобы пел, производил оглушительный шум, хочу, чтобы весь мир был счастлив. Потребуй от своих адвокатов, чтобы они занялись моим делом, пожалуйста! Может, благодаря тебе у меня и получится.

— Поющий надгробный камень? Что ты несешь, бедняжка?

— Представь: гранитная глыба — темная, гладкая, никаких надписей, только внизу мелкими буквами: «Кики ван Бетховен».

Звучит «Ода к радости».

Очень живо (ит.).

В русской традиции этот раздел Девятой симфонии называется «Одой к радости» (примеч. перев.).

Прощай (англ.).

Благодарственная песнь исцеленного божеству, в лидийском ладу (нем.).

Опера «Фиделио», ор. 72, акт I: «Mir ist so wunderbar».

Седьмая симфония ля мажор, ор. 92. Часть II. Allegretto.

Соната для фортепиано № 8 до минор, ор. 13 (так называемая Большая патетическая соната), часть II. Adagio cantabile.

Здесь: в последний момент (лат.).

«Афинские развалины», ор. 113, Турецкий марш.

Девятая симфония ре минор, ор. 125. Финал.