Эрик-Эмманюэль Шмитт - Кики ван Бетховен

С 1823 года до его смерти в 1827-м, замкнувшись в молчании и одиночестве, Бетховен посвящал все время этим квартетам. Это пять опусов, где две скрипки, альт и виолончель рисуют душевный пейзаж.

Может, оттого, что я слушаю эту музыку под деревом, в мелодии проявляется что-то древесное, растительное. Она царапает, как кора; звуки сочетаются, вьются, связываются, переплетаются, словно ветви, что посылают концерт к горизонту. Бас, неспешный, мощный, нетленный, подобен корню, змеящемуся по земле. Он никогда не взмывает ввысь — ведь дерево не может подпрыгнуть. Иногда он колеблется — ветер колышет листву, — но остается земным, почвенным. Однако, чуть выше, дерево становится более воздушным, оно парит, его листва трепещет.

Суровые квартеты… Отставив свою симфоническую палитру подальше, Бетховен отказывается от цвета, от ярких звуковых контрастов, от разнообразия тембров, от их противопоставлений и чар. Кажется, что он отказывается даже от мелодии, предпочитая протяжность струнных, трели, проникновенность звука. Это медитация. Он избавляется от приемов, на которых строился его внутренний музыкальный язык.

И нас он призывает к подобному отказу: «Хватит вычитывать мелодии там, где я их не писал, не предвосхищайте развитие, не ждите от моей музыки светского изящества, уместного в салоне, но не возле ствола, в пустоте. Отдайтесь полноте непредвиденного звучащего мгновения».

Моя липа превосходно исполняет эти последние квартеты. Сквозь ее крону я и вглядываюсь, и вслушиваюсь в монохромные переливы неба, вольный полет птиц, колебания климата и чувств. Я постигаю плотность течения времени, чувствую, как кора впивается в мою кожу, плотная, материальная, как текущее время.

Нечто восходит из бездны, высвобождается из-под земли, бьет ключом из глубин. Это дерево? Музыка? Жизнь? Человек? Сознание? Все вместе, конечно. И мне еще предстоит все это познать.

Нынче осенью я понял, что мог бы состариться под этим деревом, так дивно играющим Бетховена. Более того, я хотел бы стареть под ним. Ибо пока я пребываю здесь, на поверхность всплывают идеи: мир не имеет ничего общего с покоем; мучения не ведают затишья; мудрость состоит в том, чтобы обручиться с жизнью, как она есть. Чего же еще?

Липа знает об этом больше, чем я. Бетховен тоже.

Они могут дать мне куда больше, чем я ожидал. Они указывают мне путь в годы, что мне предстоит прожить.

Мое общение с Бетховеном вовсе не закончено, все только начинается.

«Подумать только: Бетховен умер, а столько кретинов живы…»

Мадам Во Тхан Лок была права: нам, как никогда, необходим Бетховен. После моего внезапного возвращения к прежнему ощущению жизни, на выставке в Копенгагене, я в долгу перед Бетховеном, ведь он помогает мне созидать современный гуманизм, тот оптимизм, которому удается согласовать смысл трагедии и надежду на будущее.

Нередко разницу между оптимистом и пессимистом поясняют, предлагая представить стакан воды: когда стеклянный бокал наполнен влагой на пятьдесят процентов, пессимист утверждает, что стакан наполовину пуст, а оптимист — что он наполовину полон.

Мне кажется, это сочная метафора.

Пессимист, считающий стакан полупустым, замечает то, чего нет, — пустоту, а не то, что есть, — чем он полон. Человек, настроенный ностальгически, пассеист, человек, обращенный в прошлое, станет оплакивать то, чего уже нет, — количество выпитого, вместо того чтобы оценить то, что есть, то есть то, что предстоит выпить, и то, что будет, — удовольствие пить.

Когда пессимист перетряхивает ушедшее, оптимист смотрит на то, что ему обещано. Для оптимиста характерны аппетит, удовольствие и уверенность. Для пессимиста — угрюмость, ощущение, что его чего-то лишили, и склонность жаловаться. «Лучше завоевывать радость, чем предаваться печали», — отметил Андре Жид 12 мая 1927 года в своем дневнике.

Что такое радость? Это способ ощущения полноты, удовлетворенности, признательности жизни.

Радостный человек не испытывает ни в чем недостатка. И все же у него есть далеко не все — а у кого есть все? С другой стороны, он доволен тем, что у него есть. Более того, он наслаждается этим.

Радостный человек не испытывает фрустрации. А у человека разочарованного, подавленного, усталого, у меланхолика, все идет наперекосяк.

Если печаль есть осознание чьего-то отсутствия, то радость — это сознание присутствия. Если печаль связана с тем, чего не существует, — с горем утраты, отвращением к тому, что ты слаб, смертен, бессилен, ограничен, то радость приходит от полноты. Она кричит о нашем счастье чувствовать себя живым, здесь и сейчас, восхищаясь тем, что нас окружает.