Наталия Слюсарева - Мой отец генерал (сборник)

Только мама смогла совершить обмен Подмосковья на столицу, чтобы детям было где учиться.

И это она, уже после смерти отца, отвергла предложение руки и сердца давнего друга семьи, генерала в отставке, тайно влюбленного в нее, читающего лекции в ДОСААФ и выпрыгнувшего в свои неполные восемьдесят лет с парашютом на Северном полюсе.

Парадный мундир ярко-синего цвета с золотым поясом и золотыми пуговицами. Еще вечером накануне мама отгладила его через марлю. Осталось пройтись по орденам зубным порошком. Склонившись над мундиром, отец чертыхается. Он вынужден менять дислокацию, чтобы прикрыть маленькие отверстия, очередной акт маминого вандализма. В период обострения наших отношений с Китаем она выбросила в мусоропровод добрую жменю высших китайских наград. На истошный крик отца: «Зачем ты это сделала, б.?..!» – всегда звучал один и тот же, воистину достойный Сократа, ответ:

– Они тебе, Сережа, не нужны.

Вообще, избавляться от всего, что ее окружало, было прямо-таки основной страстью хранительницы нашего очага. Ее вдохновлял вселенский минимализм. К изделиям китайских ремесленников она относилась с особой непримиримостью. Поскорее с рук долой. «Столовое серебро – это не модно», – объявляла мама, снося его в скупку. Выйдя из скупки, она охотно посещала парикмахерскую или покупала свой любимый торт «Идеал», действительно вкусный торт ленинградской кондитерской фабрики. Отец, наоборот, собирал, возрождал, разводил всяческую «живность». Розы и лимоны, загадочно изогнутые корни из леса, коллекции мхов и морской гальки – все находило приют в его кабинетах: в углах, на подоконниках. И только вся эта жизнь успевала выбросить первый бледный росток, пустить тонкий корешок, зацепиться усиком за жердочку, как тотчас возникала мама с идеей фикс – генеральной уборки – и в прямом смысле начинала разбрасывать камни.

Я думаю, она не один раз подбиралась и к его главным орденам, но они навечно приросли к мундиру. Косая планка с орденами Ленина и Красного Знамени, широкий благодушный орден Кутузова, стремительный, с золотыми лучами орден Суворова, тяжеловатый, с булавой – Богдана Хмельницкого, простая Звезда Героя.

Время не стоит на месте. Пора. Мама в коридоре терпеливо держит на руках тяжелую генеральскую шинель. Вот отец подбросит шинель на плечи, застегнет ее на все пуговицы, выгнет грудь дугой и, высоко задрав отменно начищенный блестящий сапог, шагнет из нашей квартиры прямо на Красную площадь, чтобы через час пройти во главе второй колонны родной Краснознаменной Военно-воздушной академии прямо по диагонали нашего телевизора.

Тем временем нас призывает предпраздничная суета. На балконе в больших изогнутых фарфоровых блюдах стынет залитым катком холодец. Массивные вилки и ножи ждут, когда их наконец перетрут специальной пастой, чтобы они посветлели. Наполеоновские коржи, крошась и хрустя, обламываются в наших руках, и мы сражаемся, чтобы сохранить их целостность и округлость. Оставаясь бдеть и кухарничать, время от времени мы перекликаемся, осведомляясь друг у друга только по одному поводу:

– Ну что, наши прошли?

Кто-то всегда остается на дозоре поближе к голубому экрану.

– Нет, Фрунзенская идет.

И внезапно ворвавшимся сквозняком, налетая друг на друга, как раз в тот момент, когда переносится нужный стул из кухни в гостиную и загораживает всем дорогу, мы застывали разинув рты, как те бандерлоги, перед единственно истинным изображением и на единственно ласкающее слух приветствие:

– Здравствуйте, товарищи летчики!

– Здравия желаю, товарищ Маршал Советского Союза!

– Поздравляю вас с Праздником Победы, Первого мая, Седьмого ноября!!

– УРРА!!!

Вторым моментом «фигура, замри» был проход отца. Как начальник командного факультета, он шел сразу за знаменосцем, впереди своей колонны. Иногда его показывали почти целую минуту, что страшно долго. Развернув голову в сторону кремлевской кладки, аршинным шагом, выбрасывая ногу выше неба, он перемещался по Боровицкому холму. Привлекали наше благосклонное внимание еще только моряки. Они нравились нам белыми бескозырками и четким перебором черных клешей.

Возвращался отец всегда чрезвычайно довольный, с радостным отсветом ладно сработанного дела на лице. «Да всядем, братие, на свои брзыя комони, да позрим синего Дону!» Сняв кортик с золотым поясом и аккуратно отправив в гардероб парадный мундир, он тотчас включался в преображение стола. Скучные колбасы его не интересовали. Он растирал соус Цинской династии, украшая блюда сложными орнаментами, узорами из каперсов и брусники, бумажными хризантемами, черносливом, орехами, зеленью. Грузинско-китайский стол сиял. И если бы в тот вечер император Поднебесной Пу И был зван к нам на огонек, то, несомненно, в знак восхищения он подарил бы главному повару золотую канарейку. Но Пу И в те годы, кажется, парился на нарах в Забайкальском округе. Совсем пухо тебе, бедняга Пу И.