Георгий Давыдов - Крысолов

Но ведь не только снег — еще лошади — Наденька, например, дразнит Плукса, выгарцовывая у него перед домом на глубоком снегу пируэты, — ну, конечно, он тоже в седло и за ней — Ольга невольно подглядела, как та на морозе перевешивается к нему, чтобы поцеловаться, — что же: большие дети целуются, а маленькие играют в лото. Летом в лото играют, естественно, на открытой веранде, к вечеру, под ву-у в горячем чреве самовара, который стоит тут же, сбочка, на столе, его острый дымок очень кстати: поскольку отсыпавшиеся днем комары, теперь, свежие и деловые, слетаются прямиком на веранду, прихватив пустые бутылочки для своих детей (так шутит, кажется, кто-то из полежаевских кузин) и, следовательно, поэтому сухое постукивание бочонков в черном мешке (мешать, разумеется, любит Булен — но, кажется, не мухлюет) аранжируется легким ритмом, рисуемым звуком пям, пям — все старательно пямкают комаров — но ведь мажут! мажут! Слишком игрой увлечены.

А в зиму? В зиму играть в лото гораздо приятней. Во всяком случае, взрослые держатся такого мнения. Летом каким-нибудь скептикам будет казаться, что от полуночного лото лучше бы и сбежать — разве не здорово, используя факел (фонарь фирмы «Патфайндер», не волнуйтесь, в кармане, в кармане), романтически плыть в плоскодонке по Невке и любоваться вдали то ли звездами, то ли огнями ресторанов. А в белых простынях не пробовали сигать с забора перед каким-нибудь нервным прохожим? Зря утверждают, что дворяне не знают неприличных слов…

Но зимой, но зимой ничего этого нет — и лотолюбцы ликуют — никто не мечтает провалиться в метровом снегу, тем более что в волков на Каменном верят, кажется, и взрослые. «Помните, как в 1874 году загрызли Степку-сторожа?» — «А разве он не замерз пьяным?» — «Помилуйте, он капли в рот не брал. Потому его и загрызли волки…»

Такие резвые переброски историческими сведениями среди старших не были редкостью, но все младшие отметили бы с негодованием, что разговор всегда обрывался на захватывающем месте. А разве нет?

Кстати, Ольга почти не удивила Булена (когда после отъезда Ильи они тихо обедали в «Прожорливом кролике»), спросив: «Ты не знаешь, почему волки загрызли сторожа Степана — из-за того, что он никогда не брал в рот хмельного?» «Бу…бу… — Федор жевал фрикасе, как сообщалось в меню, из кабанятины — на самом деле, попросту из не окончательно старой свиньи, — бу… дто ты не знаешь, что собаки не выносят пьяных…» — «Но он же не пил!» — «Конечно. Но и загрызли его не собаки, а, Оленька, волки… Впрочем, фцы, фцы, — он выбил из зуба серебряной зубочисткой комочек почти-кабана, — может, и к лучшему, что загрызли. Во всяком случае, ему не пришлось, как вашему сторожу, стать провожатым комиссариков, когда они пришли грабить вас». «Это, — вздохнет Ольга вместе с вином, — верно».

Но про случай ему она не расскажет. Да и, собственно, что? Она только успела (при галдеже) шепнуть Илье: «Хочешь посмотреть, как заледенели стекла в фонаре», — и они уже бежали вверх. «Вообще-то, — она оборачивалась на ходу, дыхание сбивалось, — …бще-то, нам не разрешено туда сейча…»

В фонаре, пожалуй, было холоднее, чем на улице, — выстыл, что ли, за предыдущие дни? Там могло бы и чуть нагреть в это солнечно-святочное утро, но, получается, нет. Только все заплывшие белым окна золотели на солнце — на Рождество, пока они еще не приехали, налип на окнах снег, ночью схватило коркой. Изнутри можно хоть дышать на стекла или приложить ладони — Ольга весело научала его — жжет и будто не мерзнешь. Они печатали свои пятерни — Илья сначала с лицом мученика, потом увлекся, вода поплыла с оттаявшими стеклинками (ее словцо) из-под рук, стекло даже скрипело, когда они двигали пальцами. Он с удивлением установил, что его ладонь значительно больше. Поэтому, если прикладывал на вытаянный ею остров свою руку, то подкрючивал пальцы. Как дохлая курица — они оба смеялись, потому что она, разумеется, раскрыла обман. А если — Ольга хитро захихикала — и прижалась к стеклу губами — смотри, получилась, вот, лодка. Или бедная мерзлая бабочка?

Он стоял несколько позади, и она слышала, как он дышит ей в шею, вот — сказала она, не оборачиваясь, — сделай тоже так. И, обернувшись, увидела: он смотрит не на стекло, не на стекло, а на нее — и глаза у него темной сливы, а раньше думала, что голубые. Да, — она сказала, потому что хотела сказать, что глаза у тебя темной сливы, но только «да» вышло, и даже просто спросить «тебе не холодно?» не могла. Он смотрел на нее совсем близко, поэтому она отвернулась опять к окну и закрыла глаза. Он — или она обозналась? — положил руку ей на плечо, нет, неловко повернулся — все-таки в фонаре очень мало места, он придумывался как отшельнический кабинет отца, хотя ей всегда было странно, как можно видеть сосновый лес кругом — летом ликующий, зимой — такой мудрый, и чертить, присвистывая (так любил отец), биржевые графики в важной тетрадке.