Александр Кабаков - Сборник рассказов

— Мясо с фасолью.

— Шушан! — позвала Анаит.

В комнату вошла рыжеволосая Шушан.

— Что делаешь, милая?

— Мясо с фасолью. Сейчас покрошу укроп.

— Хорошо, что укроп добавишь, а то чувствую — запах не тот. И базилик добавь, хорошо?

Шушан кивнула, ушла на кухню.

На тумбочке зазвонил телефон.

Ага поднял трубку.

— Алло! Да… Госпожу Анаит Баяндур? Сейчас! — Прикрыл трубку рукой и шепнул: — Тот самый Нильс из Швеции, которому ты хотела звонить. — Сейчас! Одну минуту…

Анаит вынула из ящичка тумбочки ожерелье из пластинок, похожих на золотые листочки, накинула на шею, надела на руку серебряный браслет с бирюзой, встряхнула кудрявой головкой, после этого подняла трубку.

— Алло? Нильс, дорогой, как я рада слышать твой мужественный голос! Так и вижу перед собой твое умное лицо! Значит, конференция будет? Я приглашена? Да, готова, доклад уже отпечатан. Спасибо, дорогой, так хочется скорей увидеться! До встречи!

И Анаит, улыбаясь, положила трубку.

— Ты с ним так кокетничала! — покачал головой Ага.

— Но это же нужно для Армении! — засмеялась Анаит. — Нам нужен совместный проект с ними! И они дают гранты! Потом он действительно умнейший человек! И очень обаятельный! И симпатизирует мне! Что в этом плохого?

Ага, качая головой, смотрел на ожерелье.

— Почти как золотое! Ты в Париже его купила? Конечно, уйму денег истратила. Лучше бы пальто себе привезла.

— Но мне хотелось именно это ожерелье! Оно недорогое, это бижутерия! Но я в нем чувствую себя царицей! Знаешь, мне кажется, я уже выздоравливаю. Давайте обедать не на кухне, а здесь, в комнате. Выдвинем на середину стол, накроем праздничной скатертью и будем обедать. Айк! Ануш! Идите сюда!

В комнату вошли дети, подошли к тахте, на которой она сидела.

— Нунуш, ты выздоровела? — погладил ей руку Айк.

— Да, милый, и мы будем обедать здесь, тяните на середину стол, я поднимусь, сяду вместе с вами.

Ага и Айк притащили из угла комнаты стол на середину. Ануш вынула из комода белую с вышивкой скатерть, стала расстилать.

— А этот стол еще можно раздвинуть? — подергал Айк за столешницу.

— Можно, но сейчас не надо, нам хватит, — ответила Анаит. — Мы раздвинем этот стол тогда, когда к нам приедет из Канады Маленькая Маро со своим мужем. Хоть бы он нам понравился! Приедет из Швейцарии Анечка, надеюсь, она все-таки полюбила Швейцарию и нашла там себе друзей. Мы раздвинем этот стол, устроим пир, когда Ага наконец защитит свою диссертацию…

— По какому предмету? — спросил Ага.

— Хоть по биологии, хоть по древнеперсидскому языку, лишь бы наконец поставить точку в твоей бесконечной аспирантуре, — вздохнула Анаит. — А еще мы устроим пир, когда Ануш закончит консерваторию и будет выступать по всему миру с концертами. И когда Айк станет… кем ты станешь, Айк?

— Акробатом, — сказал Айк.

— Может, акробатом, может, астрономом, как дядя Беник, может, ты даже откроешь какую-нибудь звезду или туманность… Но только не черную дыру! Хватит с нас черных дыр, не надо, не надо!

— А ты? — спросил Айк. — Что ты будешь делать?

— Я? — сказала Анаит. — Ну, что-нибудь придумаю… Вот поправлюсь… Она посмотрела в окно и сказала задумчиво: — У вашей прабабушки Маро было одно стихотворение:

— Вот, буду ждать этот кораблик! — сказала Анаит.

Я решила его убить, только исчерпав все прочие методы воспитания.

Мне казалось, что теперь-то самое трудное позади. Решение было принято, я плакала целую ночь, прощаясь с ним, только под утро успокоилась, вспомнив все хорошее, что он мне сделал, и заснула, почти простив его: если ситуацию разрешить его убийством, побеспокоившись, чтобы смерть была безболезненной, мы будем вполне квиты.

Я все подсчитала. С одной стороны — то, что я от него получила, с другой — пятнадцать лет жизни, которые я на него потратила. С одной — его намерение уйти от меня, с другой — мой план. В конце концов, он ведь тоже собирался меня в некотором смысле убить, зачеркнув эти пятнадцать лет и обеспечив мне как минимум еще пять одиночества в ближайшем будущем. Итого — двадцать. А всего проживу я, допустим, семьдесят пять. Значит, почти треть жизни он у меня отнял, то есть на треть убил. А я тоже отниму у него не больше трети, поскольку в свои пятьдесят два он уже две трети наверняка прожил. Вот и весь баланс.