Маргарет Этвуд - Постижение

— Я решила, что пока похозяйничаю, — говорит она. — Чтобы вы, дети, могли поспать подольше.

Она, конечно, слышала ночью, как открывались и закрывались двери; она демонстрирует улыбочку, дружественную, заговорщицкую, и я понимаю, что там мелькнуло у нее в голове: она, мол, разок прилегла с Джо, и пожалуйста, благодаря ее стараниям мы с ним помирились. Тоже спасительница мира, всех на это тянет: мужчины спасают мир пушками, женщины телесами, любовь побеждает все, победители любят всех — миражи из слов.

Она раскладывает по тарелкам завтрак, консервированные бобы, обычная утренняя еда вся кончилась.

— Бобы и свинина — музыкальная пища, чем больше съедим, тем громче посвищем! — декламирует Дэвид и хохочет, точно утка крякает, паясничая с притворным самодовольством.

Анна поддерживает его, подыгрывает — кооперация. Она ударяет его вилкой по пальцам и говорит:

— Безобразник! — Но тут же спохватывается и прячется за трагической маской: — Много времени у тебя займет… ну, все это дело в деревне?

— Не знаю, — отвечаю я. — Навряд ли особенно много.

Мы складываем рюкзаки, и я помогаю снести вещи на берег, мои — тоже: портфель, набитый чужими словами, и холщовый сверток с одеждой, ничего этого мне больше не понадобится. Они сидят на мостках и разговаривают; Анна курит, последняя сигарета из ее запаса.

— Черт, — говорит она, — скорей бы уж добраться до города. Сигарет купить.

Я еще раз подымаюсь по ступенькам в обрыве, хочу посмотреть, не забыли ли они чего-нибудь. Сойки на своем месте, скачут с ветки на ветку, кричат, подают сигналы — общаются; при моем появлении перебираются повыше, они все еще не решили, можно мне доверять или нет. Дом стоит в том же виде, в каком был, когда мы приехали. Появится Эванс, и я захлопну замок.

— Надо поднять из воды лодки, пока он не приехал, — говорю я им, сойдя к мосткам. — Их место в сарае.

— Будет исполнено, — отвечает Дэвид и смотрит, который час. Но они не встают с места, они вытащили камеру и обсуждают свой фильм. Рядом стоит сумка на молниях, в которой они возят кинооборудование, и штатив, и катушки с пленкой в жестянках. — Я считаю, недели через две-три можно начать монтаж, — произносит Дэвид, играя профессионала. — Как приедем, сразу отдадим проявить.

— Последней пленки еще немного осталось, — говорит Анна. — Что же вы ее-то не снимете? Меня сняли, а ее нет.

И смотрит на меня, из ноздрей и рта у нее идет дым.

— А вот это идея, — говорит Дэвид. — Мы все фигурируем в фильме, кроме нее. — Он оценивающе приглядывается ко мне. — Только вот куда бы нам ее воткнуть?

Немного погодя они встают, поднимают из воды красное каноэ и, держа один за нос, другой за корму, уносят вверх. Я остаюсь на мостках вдвоем с Анной.

— У меня нос не лупится? — спрашивает она и трет его пальцем. Потом достает из сумочки круглую позолоченную пудреницу с фиалками на крышке. Открывает ее и обнажает передо мной свое второе «я»: обводит кончиком пальца рот, правый уголок, левый уголок, потом отвинчивает розовую трубочку помады, ставит точку на скулах и постепенно размазывает их, изменяя свой овал лица, верша единственный вид магии, который ей доступен.

Она восседает на рюкзаке, будто одалиска на пуфике, щеки нарумянены, вокруг глаз черные тени, красна как кровь, черна как ночь — изрядно помятый рисунок, сама срисована с какой-то женщины, а та тоже была подражанием несуществующему оригиналу, ангелу с гладким женским телом, витающему в тех же небесах, где Господь Бог есть круг; подражание пленной принцессе, которая томится в чьем-то мозгу. Бедная узница, ей нельзя ни есть, ни испражняться, ни плакать, ни родить. Она снимает или надевает одежду — плоский картонный гардероб, при лампе-вспышке совокупляется с мужским торсом, в то время как мозг ее наблюдает из застекленной кабины управления в другом конце комнаты, на лице ее сменяются гримасы восторга и упоения, и это — все. Ей не скучно, у нее нет других интересов.

Анна сидит, в ее глазницах тени, череп со свечой. Она защелкивает пудреницу и гасит окурок о доски; я вспоминаю, как она плакала, карабкаясь по песчаному откосу, это было вчера, а теперь она кристаллизовалась. Машина действует постепенно, отнимает от человека понемногу, и остается одна оболочка. Пока они ограничивались умершими, это еще ладно, мертвые за себя постоят, быть полумертвыми много хуже. Они и друг друга умерщвляют, сами того не ведая. Я расстегиваю молнию на их сумке и вынимаю жестянки с пленкой.