Валерий Козырев - Джесси

– Гена, – сказала она, – ты извини, но я должна спросить: вы действительно с Марьяной любили друг друга?

– Да… А что касается меня, то люблю её и сейчас.

– Ваши отношения, если я правильно поняла, остались прежними. Вы не ссорились, и ничего примерно такого у вас не было, и это не произошло из-за ревности, когда в подобных отношениях появляется кто-то третий?.. Вы расстались потому, что так решил ты, верно? Марьяна же, как и подобает порядочной и воспитанной девушке, не могла настаивать на продолжении ваших отношений – и это совершенно правильно. Девушке неприлично отстаивать свое чувство любой ценой. А теперь, Геннадий, выслушай мое мнение, – продолжила Людмила Александровна уже строже. – Ты хочешь поиграть в романтичного и благородного героя… Что ж, хорошо! Ты уже поиграл в него, и у тебя это неплохо получилось. Но Марьяна! Марьяна же не кукла – живой человек, ты о ней подумал!? Конечно, ты думаешь, что сделал этот поступок ради неё, и этим оправдываешь себя. Но пройдет время, Гена, и ты поймешь, что не ради неё ты это сделал, а ради себя. Что ты просто испугался! А твое решение уехать не что иное, как лишнее тому подтверждение.

Ничего не смог сказать Гена в своё оправдание. Очень лаконично и правильно, словно хирургическим скальпелем, раскрыла Людмила Александровна суть его поступка, на который он нагромоздил, было, миф о благородстве и жертвенности. Теперь он уже и сам понимал, что никакой он не герой – обыкновенный трус. От такого обличающего своей простотой откровения ему стало даже легче. Уж больно тяжела была эта ноша – ложного благородства…

– Ты, Генка, давай не дури! – сказал появившийся на кухне Иван Михайлович. – Оставайся-ка лучше в городе. Работа у тебя хорошая, мастер тебя хвалит, а для нас ты – роднее родного. Ну, а с Марьяной вновь сойдетесь… Скажешь, по глупости все, мол, вышло; так, мол, и так… Цветы там купи и всё такое… Девичье сердце – оно отходчивое. Мы вон, с Людмилой, сколько раз из-за моего характера расставались, а потом приходил! Осознал, мол, прости… И прощала! А как поженились, так и живем душа в душу. Может, и ссорились когда, да только я уж и не помню… – он взглянул на жену и улыбнулся своей широкой, чуть с хитринкой, добродушной улыбкой.

Но что мог на все это сказать Гена, уже, по сути, ставший рабом своего решения, которое не в силах было изменить даже признание собственной ошибки?!

Внутри просторного колхозного гаража, построенного из белого кирпича, с железной крышей, выкрашенной в зелёный цвет, в углу находилась небольшая мастерская, из года в год захламлявшаяся нужными и ненужными запчастями. Гена два дня наводил в ней порядок и, с одобрения механика, вынес всё лишнее. Вымыл большое окно, которое из-за толстого слоя пыли, годами копившейся на стеклах, преобразовывало даже яркий свет солнечного дня в сумрачно-серый. И механик, зайдя, только ахнул от изумления: свет, беспрепятственно проникая сквозь блистающие чистотой стекла, ярко освещал отгороженную от общего помещения дощатой стенкой мастерскую. Токарный станок блестел, протёртый от пыли и тёмных, масляных пятен. Весь инструмент был приведен в порядок и аккуратно разложен в шкафах и на слесарном столе. Да и во всём остальном чувствовалось, что в мастерской появился хозяин.

– Услышал-таки Бог мои молитвы, послал работника! – то ли всерьёз, то ли в шутку сказал он и добавил: – Ну вот, Гена, тебе, значит, и карты в руки. Работы у нас навалом.

Работы было действительно много – хозяйственный механик, как и положено прилежному земледельцу, загодя готовил технику к весенним работам. А так как отныне, чтобы выточить какую-нибудь, пусть даже незначительную деталь, не нужно было мотаться за семь километров на центральную колхозную усадьбу и ублажать поллитровкой за срочность вечно поддатого, замурзанного водкой и жизнью токаря, – которому убей, а не определишь, сколько лет, то дела двигались очень даже неплохо. Да и слесарную работу Гена тоже знал, а к рюмке, загубившей не одни золотые руки, не притрагивался вовсе. Таких людей на деревне уважают, к их мнению прислушиваются; и даже почтенные старики при встрече первыми приветствуют их. За работой время летело незаметно, и воспоминания были не столь мучительны. Хотя не раз ловил себя Гена на том, что, включив станок, подолгу смотрит на вращающуюся заготовку, будучи в мыслях рядом с Марьяной. Да бабушка, замечала, что нет-нет, да и пробежит по его лицу тень. Догадывалась она, что внучек неспроста вернулся в деревню, и что сердце его осталось там, в городе. Но не спрашивала ни о чём, не желая причинить лишней боли. Годы даруют мудрость, и знала бабушка, что только время – целительный подорожник ран души, и с этим уже ничего не поделаешь… И лишь дольше, чем обычно, молилась, преклонив колени перед иконостасом в своей комнате.