Тихон (Шевкунов) - Несвятые святые и другие рассказы

Отец Рафаил пошел разогревать двигатель и включать печку, которая в «Запорожце» работает отдельно от мотора. Когда все было готово, мы — в одних подрясниках, потому что отец Рафаил устроил в машине настоящую баню, — уселись в черный «Запорожец» и помчались к Старчишке. Путь предстоял километров в шестьдесят.

Была очень морозная звездная ночь. Мы мчались, освещая снег фарами, то и дело скользя на поворотах, — резина у «Запорожца» истерлась еще летом. Несмотря на поздний час, Старчишка встретил нас со всем своим обычным радушием. Мы уселись пить чай с белым хлебом и вареньем и за разговорами просидели часов до двух. Службы назавтра ни у кого не предвиделось, так что мы не боялись проснуться позже обычного.

Наконец мы засобирались обратно. Выйдя на улицу, я сразу окоченел в своем подряснике — мороз не на шутку усилился. Решив не ждать, пока прогреется кабина, мы распрощались со Старчишкой и полетели обратно в Боровик.

Но печка почему-то не включалась. Стужа пронизывала нас насквозь. Отец Рафаил пару раз останавливался и пытался что-то сделать с проклятой печкой, но безуспешно. Он и раньше гонял как сумасшедший, а теперь от холода гнал машину как только мог.

Мы неслись по пустынной дороге в ледяной черной железке, дрожа от стужи и стуча зубами.

Внезапно «Запорожец» резко понесло в сторону. Окоченевший отец Рафаил не смог справиться с управлением, и мы вылетели в кювет, подняв тучу снежной пыли.

Машина не перевернулась, но ее со всех сторон плотно зажало снегом. Мы с трудом открыли дверцы и вылезли наружу. «Запорожец» до самых стекол увяз в снегу в двух метрах от дороги. Мы сразу поняли, что вытащить его нам самим не удастся.

Положение становилось отчаянным. В одних подрясниках, в тридцатипятиградусный мороз, в третьем часу ночи мы торчали на безлюдной трассе. До ближайшей деревни — километров пятнадцать. Первые машины пойдут в лучшем случае не раньше шести утра.

Осознав все это, я испугался. По-настоящему.

— Батюшка! — проговорил я, всем телом дрожа от страха и лютого мороза. — Как же так? Ведь мы здесь погибнем! Может, как-то можно помолиться?.. Но что просить? Господи, достань нам из снега машину? Но это как-то даже…

Отец Рафаил вдруг так строго посмотрел на меня, что я на секунду забыл о холоде.

— Как вам не стыдно, Георгий Александрович! — возмущенно произнес он (отец Рафаил всегда называл меня Георгием Александровичем). — Как же вы можете усомниться в том, что Господь поможет нам в такую минуту? Сейчас же молитесь!

Это было сказано настолько требовательно и даже гневно, да он еще и ногою притопнул, что я послушно перекрестился и пролепетал:

— Господи, помоги нам!.. Сделай что-нибудь! А то мы здесь замерзнем и погибнем!..

Отец Рафаил тоже перекрестился и углубился в молитву.

И вдруг... Сначала издалека, а потом все ближе явственно послышалось дивное пение какого-то мотора. От неожиданности и изумления я просто остолбенел. Повторюсь: ни по дороге к отцу Виктору, ни на обратном пути нам не встретилось ни единого автомобиля. Мы с отцом Рафаилом переглянулись, и я понял, что он потрясен не меньше моего.

Звук мотора нарастал, и наконец из-за поворота вынырнул «Москвич». Мы как сумасшедшие замахали руками, и машина остановилась.

Господь Бог послал нам для спасения четырех ангелов — в виде четырех пьяных офицеров, которые возвращались с какой-то гулянки. Вшестером мы обступили «Запорожец» и с трудом, но вытащили его на дорогу. Отец Рафаил отлил офицерам бензина из нашей канистры — оказалось, что бак у них почти пуст. От души поблагодарив военных (а они нас), мы уже со всей осторожностью помчались к Боровику.

По пути, пораженные случившимся, мы долго молчали. Наконец отец Рафаил сказал:

— Вот видите, Георгий Александрович, как быстро Господь слышит молитвы мирян!

Это он имел в виду, что Господь спас нас именно по моим молитвам. Вот уж действительно этот монах всегда и во всем старался не упустить возможности смирить себя. Такой уж он был человек. А может, просто слишком глубоко прочувствовал, что смирение — единственно надежная опора духовной жизни.

Я после этой поездки здорово простыл и три дня отлеживался на печке у отца Никиты. А отцу Рафаилу — хоть бы что, даже не чихнул ни разу.

Отец Рафаил никогда не упускал возможности смириться перед любым, даже первым попавшимся человеком. Но происходило это всегда легко, как бы само собой, и уж точно никогда не выглядело нарочито. Он везде, если можно сказать, жадно искал поводы к смирению. Происходило это оттого, что отец Рафаил своей чуткой душой разгадал поразительную тайну: от смирения даже простой грешный человек становится ближе к Богу. Причем сразу, немедленно. Так что отец Рафаил даже в мелочах старался найти хоть какой-нибудь предлог, чтобы смирить себя.