Сергей Устинов - Все кошки смертны, или Неодолимое желание

Но у меня закралось сильное подозрение, что именно это исследование проводилось не в полном соответствии с духом и буквой клятвы Гиппократа. По просьбе местного олигарха Панича оно записывалось на видео для последующей передачи не имеющему отношения к медицине лицу. И имело цель отнюдь не научную и не лечебную.

Это был допрос.

― Тебя зовут Светлана?

― Да.

― Михеева Светлана?

― Д-а-а… (с нарастающим возбуждением, дальше сквозь рыдания и попытки вывернуться из смирительной рубашки). Я Светик, Светулик, лапулик, мамулик!… Ма-а-а-мочк-а-а-а!..

Из угла, загораживая пол-экрана, выдвигается чья-то широкая спина в мятом белом халате, и запись обрывается: кто-то выключил камеру.

То ли экономили гигабайты. То ли решили, что дальнейшее не стоит фиксировать даже в конфиденциальном порядке.

Экран загорается снова. Как ни странно, больную не отправили в палату. Видно, ей чего-то дополнительно вкололи, подуспокоили и продолжают расспрашивать. Или допрашивать. Судя по таймеру в левом нижнем углу, за кадром прошло всего минут двадцать. Этакая психиатрическая «скорая помощь».

Интересно, сколько Петр Борисович Панич отвалил в качестве гонорара за эти эксклюзивные медицинские услуги?

― Ты была в Москве?

Кивок ― словно шея надломилась, и подбородок бессильно упал на грудь.

― И что ты там делала?

Светка что-то неразборчиво бормочет себе под нос.

― Поднимите ей голову. ― Две волосатые оглобли возникают из-за кулис и берут девушку за виски, бесцеремонно разворачивая. ― И что ты, говоришь, там делала?

― Умирала…

― Умирала? От чего?

― Ни от чего. Умирала…

Пауза. Ответ поставил в тупик даже бывалого интервьюера по ту сторону голубого экрана.

― Ты болела?

Отрицательное движение головой.

― Несчастный случай? Попала в аварию?

― Нет…

― Но тебе было плохо, да? ― Голос не спрашивает, а утверждает. И натыкается на неожиданную преграду.

― Хорошо…

― Тебе было хорошо? ― голос не скрывает удивления.

Кивок.

― Тогда почему же ты умирала?

В ответ ― молчание.

За экраном другой голос, сипловатый и чем-то смутно знакомый, замечает скользящим полушепотом, обращаясь явно не к Светке, а в сторону:

― Может, не в прямом смысле, а? В переносном?

Первый голос, демонстрируя отменную реакцию,

тут же врубается:

― Умирала ― от горя?

Молчание.

― От стыда?

Молчание.

― От любви, от счастья?

Неожиданно впервые за все время разговора Светка сама вскидывает голову, в ее интонациях появляется что-то похожее на жизнь.

― Любовь ― счастье, ― произносит она невыразительным тоном, но остается непонятно: то ли это первое развернутое сообщение, то ли просто эхо последнего вопроса.

Видимо, сомнение возникает не только у меня. Задающий вопросы обращается в сторону, к тому, кто подкинул идею насчет переносного смысла, и вполголоса разъясняет:

― Она сейчас загружена, сознание сужено, как тонкий лучик в темноте. Ей легко даются лишь простые ассоциации. Что называется, первого круга. Нам это на руку, мы можем многое узнать. Лобовыми вопросами, знаете, как при игре в шарады. — И снова направляет скальпель голоса на пациентку: ― Любовь ― это счастье, полностью с тобой согласен. Ты в Москве кого-то любила?

Тут снова возникает второй голос.

― Черт! ― погромыхивает он, явственно сдерживая отрицательные эмоции. ― Черт, ерунда какая-то. Любили друг друга, зачем тогда умирать?

― Погодите, ― отмахивается первый голос с досадой. ― Примитивные подходы здесь не годятся: обстоятельства бывают самые разные. ― И в подтверждение режет следующим вопросом:

― Он был женат?

― Да…

― Видите! ― торжествующе ― за кадр. И участливо ― Светке: ― Он был намного тебя старше?

― Да…

― А чем он занимался?

― Убивал меня…

За мерцающим экраном, на котором сгорбилась неподвижная фигура девушки, возникает не пауза даже, а долгая тишина. Первым срывается вопросом нетерпеливо рокочущий голос, и я наконец признаю в нем моего нового друга и клиента Петра Борисыча Панича:

― За что убивал-то?

― Любил…

― Кого? Тебя?

― Меня…

― Убивал, потому что любил?

— Да!

После чего в глубине заэкранья возникает короткая, но бурная перепалка.

― Бред! Бред! ― горячится Панич. ― Она просто бредит ― и все!

Ему возражают сдержанно, но твердо:

― Па-а-прошу больше не вмешиваться! Мы с вами в медучреждении!

― Как не вмешиваться?! Как ― не вмешиваться? Вы ее что, не можете привести в адекватное состояние?