Сергей Устинов - Все кошки смертны, или Неодолимое желание

― Браво, молодой человек, ― заметил он. ― Особенно если вы действительно занимаетесь этим делом второй день. Но позвольте указать вам на некоторое противоречие в ваших же словах. Если убийство Шахова ― инсценировка, то искать убийцу следует среди людей не больных, а как раз очень даже здоровых…

― Вам, психиатрам, видней, ― пожал я плечами. — Но по мне, так даже ради инсценировки нормальному человеку довольно трудно кромсать ножом чужую мошонку и разбрасывать ее потом по всей квартире.

Мне показалось, что Ядов слегка побледнел.

― Я… я не знал про такие подробности.

― Да, ― кивнул я, ― в газетах не было. Но у меня сведения из других источников. Так как, поможете мне?

Доктор не ответил, сцепил на столе тонкие белые пальцы и откинулся назад в кресле. Подозреваю, для того, чтобы снова спрятаться в тень шторы. А когда заговорил, мне пришлось в свою очередь податься ближе к нему и изо всех сил напрячь слух ― казалось, он разговаривает сам с собой, совершенно не заботясь о собеседнике.

― Кто бы Шахова ни зарезал ― собаке собачья смерть, ― еле-еле расслышал я.

Но уже на следующей фразе он возвысил голос:

― Поверьте, вы ― не на правильном пути. Серафима… действительно покончила с собой, а до этого у нее уже было три неудачных попытки суицида. Тут вы угадали. Но дети… несчастные дети… не виноваты. Зина в детстве рыдал: не мог смотреть, как одноклассники прокалывают бабочек булавками для коллекции, в обморок падал при виде разбитой коленки, а вы говорите ― ножом кромсать. Что касается бедной девочки…

Но о том, что касается Нинель, мне послушать было не суждено.

Дверь в кабинет главврача распахнулась, на пороге вырос здоровенный слегка запыхавшийся санитар в несвежем белом халате. А вслед за ним в открытое окно ворвался странный высокий звук, который я поначалу принял за вой какого-то подопытного животного, ― мелькнула почему-то дурацкая мысль про виварий. Но по тому, как резво вскочил на ноги Ядов, догадался: нет, отнюдь не животного ― и холодок пробежал у меня по позвоночнику.

― Ну, что там? ― озабоченно поинтересовался Виктор Петрович. ― Опять?

― Опять, ― отрапортовал санитар. ― Вкололи, да, видать, маловато.

― А где Родимцева? ― насупил брови главный врач.

― Галла Перидолна… ― Санитар осекся под недовольным взглядом психиатра. ― Виноват, Алла Спиридонна… на территории где-то, а мобильный в кабинете забыла. Ее уж побежали искать.

― Черт, ― досадливо бросил Ядов и оглянулся на меня. ― Тут тяжелый случай, мне надо быть рядом. Или ждите ― сколько, не знаю, час, полтора. Или… завтра я собираюсь быть в городе. Позвоните мне домой около пяти.

И даже не попрощавшись, опрометью выскочил из кабинета вслед за санитаром.

Но мне предпочтительней было подождать: не для того я тащился в этакую даль, чтобы откладывать беседу еще на сутки. Промаявшись с четверть часа на инквизиторском диване (быть может, нарочно так устроенном ― чтоб посетители не засиживались), я покинул его, чтобы размять ноги. А заодно поглядеть, не найдется ли на столе главврача чего-нибудь, позволяющего скоротать время ― свежей газеты, например. Но ничего, кроме скоросшивателей с какими-то хозяйственными бумагами и бухгалтерскими отчетами, не обнаружил.

Справа в углу тускло поблескивали в полутьме стекла невысокого книжного шкафа. Окинув было взглядом ряды притаившихся за ними специальных книг по психиатрии, я со вздохом отвернулся и от них. И вдруг почти бессознательно почувствовал легкий укол какой-то… неясности? неопределенности?

Снова повернувшись к шкафчику, я пристальней вгляделся в его стекла, где мутным облачком вслед за мной тяжело ворочалось мое невнятное отражение. Ничего конкретного не разглядел, но неопределенное беспокойство осталось. Тогда я обогнул профессорский стол и подошел ближе.

Вот оно.

То, что почти помимо воли заставило меня заинтересоваться. Два больших темных пятна на полках, словно четырехугольные дыры, выделялись на фоне разноцветных корешков. Инстинктивно (так и хочется сказать ― по-воровски) я бросил быстрый взгляд на дверь, открыл шкаф и взял в руки оба предмета. Это оказались рамочки с фотографиями, обращенные тыльной стороной к зрителю. Чтобы получше разглядеть снимки, мне пришлось зажечь лампу на столе. Но ничего сенсационного на них запечатлено не было.

Композиция на обеих повторялась. Там и там молодая женщина обнимала за плечи двоих детей. В одном случае девочек. В другом ― мальчика и девочку. Разве что первая карточка была черно-белой и более выцветшей от времени, а вторая цветной и посвежее. Но вычислить персонажей для меня не составило труда: в первой троице легко угадывалась Нинель, во второй ― и сейчас не слишком далеко ушедшие от подросткового возраста Люсик и Зина. Из этого следовало, что оставшаяся девочка ― не слишком похожая на себя нынешнюю, самая старшая из детей, Алиса. А женщины ― Ангелина и Серафима соответственно.