Эльке Хайденрайх - Колонии любви /Сборник рассказов/

Феликс Надар в 1861 году сфотографировал парижские катакомбы — это были первые снимки при искусственном освещении за двадцать пять лет до официального изобретения фотографии. Эти работы можно было посмотреть, когда я была в Вене. Несколько фотографий показывают сточные каналы под Парижем, но большей частью ужасные нагромождения костей и черепов — останки людей, свезенных с бывших кладбищ, умерших в тюрьмах, погибших во время войн и революций, — они лежали штабелями или были выложены в страшные узоры. Фотографируя, Надар использовал кукол, на этих снимках они «работали»: с одной стороны, показывали соотношение между размерами человека и этими гигантскими горами костей, а с другой — потому что ни один живой человек в принципе не смог бы вынести это зрелище и потому что никто не простоял бы там неподвижно необходимые для экспонирования двадцать минут — это могут только мертвые. «Я пролился, как вода; все кости мои рассыпались», [17] Пс. 21, 15. — написано под одной из фотографий цвета сепии.

Утешившись, я уезжаю назад, домой, Альбан, ты больше не увидишь меня, ты — прекрасное дитя среди всех этих мертвых. Ты несчастен, ты говоришь, что любишь меня. Когда мне было двадцать четыре года, я тоже говорила подобные вещи. Они забываются. Любовь длится всегда лишь мгновение.

Лиза поехала в Северную Италию, в дом своих друзей, чтобы немного побыть одной — поразмышлять и дождаться мужа. Дождаться его звонка, или письма, или, может быть, приезда, как он это неопределенно пообещал, да, дождаться наконец ясности: действительно ли после восьми лет совместной жизни в ней до сих пор присутствуют любовь, печаль, желание близости.

Дом был практично и уютно обставлен, душ работал, камин хорошо тянул, постель оказалась не слишком мягкая, и было прекрасно приехать одной и все открывать для себя самостоятельно. Ей всегда казалось ужасным разглядывать квартиру, когда владельцы стоят рядом и говорят: «Здесь мы убрали стену», или: «Эту вазу Ута вылепила сама», или: «Здесь должна еще стоять софа». Квартира достаточно рассказывает о людях, которые в ней живут, Лиза не нуждалась в пояснениях. Искушение позвонить Рихарду, чтобы сказать: «Я уже здесь», было велико, но еще сильнее было желание, чтобы позвонил он сам и спросил: «Ты уже там?» Он, конечно, не позвонил. Лиза прогулялась по местечку, которое с косогора, где находился дом, выглядело красивее, чем было в действительности: дома разваливались, пахли сыростью, в коридорах лежал мусор, худющие кошки шныряли по осыпающимся лестницам. На пластиковых веревках висело пестрое белье, а по узким переулкам колесили подростки на тяжелых мотоциклах. Лиза задумалась, откуда у молодежи из такого бедного городка такие дорогие машины, каждая из которых стоит около 10 000 марок и имеет скорость 200 километров в час. К чему все это? Чтобы пугать людей, давить кошек, по вечерам превращаться в нечто иное, чем монтер, пекарь или повар? Толстый деревенский полицейский с красным лицом стоял на углу и кричал: «Пять тысяч!» — если кто-нибудь опять катил без шлема, или: «Двадцать тысяч!» — если ехали слишком быстро, но подростков это совершенно не смущало, и с девяти вечера они с грохотом мчались мимо него от Виа Регина до Виа Милитаре и обратно через Виа Рома, а толстяк размахивал блокнотом и карандашом, делал себе пометки, записывал штрафы в лирах и на следующий день со всей строгостью раздавал штрафные квитанции. На залитой светом спортивной площадке отцы этих диких сыновей — строители, мясники и лесорубы — по вечерам играли в футбол, в единственной пивнушке грохотал музыкальный автомат и хихикали девушки.

Лиза смотрела на все это, была рада, что не принадлежит этой жизни, но втайне опасалась окончательно потерять контакт с людьми. Ей становилось все сложнее выносить их, в присутствии людей, которые с ней заговаривали, она покрывалась потом, по-настоящему хорошо ей было только тогда, когда она была одна. Одна или с Рихардом. Но в последнее время он уклонялся от общения с ней, редко бывал дома, почти не замечал ее и, казалось, вздохнул с облегчением, когда она сообщила: «Я уезжаю на некоторое время». — «Вот и правильно! — слишком быстро откликнулся он. — Тебе это пойдет на пользу, и, если у меня не будет дел сверх головы, я к тебе приеду». — «Если ты меня любишь, все будет хорошо», — прошептала Лиза и прислонилась к нему, но она не знала, любит ли он ее и что значит «будет хорошо».