Зорин - Исповедь на тему времени

Гл. 11 («Подвиги Агамемнона»). 5 часов дня. Аарон Трид читает проповедь в бывшем Английском клубе. Гомеров план: помимо прямых параллелей с бранными подвигами Агамемнона здесь обнаруживается ещё и перекличка со Второй песней, где описывается народное собрание и эпизод с Терситом, дерзким горбуном, которого одёргивает Одиссей. У Гуланова Одиссей — председательствующий, Терсит же не персонифицирован, это вездесущий, вечно недовольный Ропот.

С. 146…Кто здесь терсит? — Председательствующий плохо говорит по-русски, в результате его «Кто здесь дерзит?» превращается в каламбур.

…история, с точки зрения нашего Немого Собеседника… — Диалог подразумевает насилие, а молчащий Бог предоставил нам свободу воли — к этому сводится проповедь Трида. Однако его высказывания можно истолковать и в ином свете. Вот отрывок из письма Гуланова: «Дорогой друг, в последние дни, быть может, в связи с необъяснимым упадком духа, я всецело предаюсь философствованию. В частности, размышляю над тем, что наша история — это история, увиденная людьми, — и отсюда смутное ощущение её бессмысленности. О том же, что было истиной, о том незримом движении душ ведомо лишь Богу».

С. 148. …что может поведать мне этот мешок с костями? ….. чванство нашего современника… — Перекликается с замечанием автора «Троады»: «Если нас создал Бог, то, похоронив Бога, мы создаём себе богов».

…Элиаде или Илиада? В каком аспекте мы должны воспринять ваш миф?.. — Карикатурный образ глуховатого слушателя, стремящегося любой ценой навязать диспут, вероятно, навеян Гуланову собственным лекционным опытом. Элиаде был известен Гуланову единственной изданной тогда в России работой «Аспекты мифа».

…наша гордыня — оборотная сторона беспомощности… — Обычный для средневекового теолога пассаж, в устах надутого, самоуверенного Трида приобретает пародийное звучание. при кораблях»). На Арбате Гро-оказывается втянутым в толпу бывшего режима. Сторонясь митингующих, он протискивается в первую попавшуюся дверь и оказывается в пивной, где видит знакомого литератора, с которым от растерянности затевает беседу о будущем искусства. Гомеров план прослеживается здесь ретроспекцией к Советскому Союзу, оттеснившему «ахейцев» за стену — железный занавес — к их собственным кораблям.

С. 182. …страх опустился на город ночью… — Обрывочная фраза, оставшаяся, по-видимому, от фантастической притчи, которую предполагалось включить в роман. Её рассказывает знакомый Громова: «Страх опустился на город ночью, когда большинство людей спало. Утром они глядели друг на друга невидящими глазами, стыдясь признаться, что в них проросли его зёрна». Зловещее вступление требует эффектной развязки. Однако ничего сверхъестественного не происходит. У обывателей всё как всегда. Только где-то глубоко в них зарыт ставший уже привычным ужас. Тема серенького апокалипсиса звучит и в ранних произведениях Гуланова, где сильны кафкианские мотивы.

С. 183. …любой хороший писатель — это писатель для юношества, взрослым остаются газеты… — Шутка, кочующая по многим эссе Гуланова.

…наша эпоха не Слова, но — слов, и, как следствие — их невостребованности… — Близко к высказыванию самого Гуланова: «Эсхатология литературы в XX веке походит на тихое увядание осени. Мы пришли к истине первобытного человека — искусство стало излишеством».

…литература «как бы», её девиз: «Читая, пишу!»… — Отражает мнение автора «Троады». «Деятельность тружеников пера, — считал он, — состоит теперь в том, чтобы зачёрпывать вёдра слов из реки уже написанного, относить вверх по течению и там с облегчением выливать. Вероятно, будущее осуществит идеал этих сизифов, когда создаст форму без содержания, купель без младенца, нечто, существующее лишь в рассуждениях о чём-то несуществующем и никогда не существовавшем, например, пьесу в мнениях о пьесе, философию в обсуждении философии, роман в комментариях к роману». Последнее, однако, было тайным замыслом самого Гуланова.

…как и положено в царстве обезьян, эстетика масс-культуры вращаешься вокруг гениталий… — Выражает известное отношение автора к наступлению эпохи «читбур-геров». «При слове “бестселлер” Гуланов демонстративно морщился, поворачиваясь к говорившему спиной, — вспоминает один из его друзей, — он был последним рыцарем изящной словесности, так и не опустившимся до того, чтобы писать для толпы».