Зорин - Исповедь на тему времени

Я глядел на пальцы, впившиеся в кресло когтями хищной птицы, и вдруг понял, почему крестьяне в наших деревнях боятся, когда их тень падает в гроб, который заколачивают. Я отстранился, но ван Орин, приблизившись, зашептал:

— Зачем искать ответы на неразрешимые вопросы? Зачем причинять себе боль? — Его ладонь очертила полукруг. — А Город дарит успокоение. Наши поэты сочиняют стихи, варьируя размер так, что концы строк рисуют различные предметы: яйца, топоры, крылья бабочек, профили почтенных граждан. Наши астрологи составляют гороскопы на мельницы, полевых мышей и прошедшие месяцы. Наши учёные считают комбинации, в которые могут сложиться буквы всех известных языков или количество капель вчерашнего дождя…

— А чем занимаешься ты?

— Искусством составления палиндромов.

Я отложил кальян. За дверью, опустившись на камень, я охватил голову руками. О, злой рок! Проделать путь длиной в жизнь только затем, чтобы всё свелось к нелепой шутке! Остаток дней опьяняться искусствами Города? Впасть в забытьё? О, нет! Пора возвращаться из затянувшейся ссылки!..

…Недавно мне сообщили, что степняки обратили Фессалоники в пепел, но известие не опечалило меня. Я узнал также, что император по-прежнему благоволит ко мне. Но остался безразличным. Вот уже двадцать три года я живу в Городе. Выводя последнюю фразу, я подумал, что всё ещё не забыл о времени. Я принадлежу к цеху составителей палиндромов, к школе Ван Орина. И недавно поразил учителя — или он только сделал вид? — открытием самого короткого палиндрома: «Я».

Это сообщение Чарльза Уитли, миссионера англиканской церкви начала прошлого века.

Обитатели этих мест полагают, что время — это свойство вещей. Оно не течёт независимо, как считали Галилей и сэр Исаак Ньютон, а у всякой вещи — своё: у человека, звезды, летучей мыши, ошибки, урагана, речения. Слово «время» туземцы употребляют только с притяжательными местоимениями: «его время», «моё время», «их времена». Времени как платоновского архетипа для них не существует. Легко допустить, что их примитивное сознание не в силах вытерпеть его ужас, однако подобное объяснение будет неверным. Их время ближе джемсовскому потоку сознания, чем гераклитовой реке, в которую нельзя войти дважды. Оно течёт вместе с кровью по руслу артерий, вливаясь по венам в устье смерти. Согласно им, каждый, точно моллюск, живёт в створке своего времени. Место его сосредоточения — голова, в ней — центр времени, распускающего круги внутри каждого «я». В разных головах время разное (кстати, и Пуанкаре, и Лоренц также внушают нам, что в разных мирах время течёт неодинаково). Всякое сравнение, впрочем, подразумевает эталон, которого дикари не знают.

Их версия времени кажется оригинальной. Но допускаем же мы иное время на Небесах. Кувшин с водой, который опрокинула лошадь Мухаммеда, когда он отправлялся беседовать с ангелами, по возвращении был ещё полон. А для семерых отроков, замурованных в пещере, сто семьдесят восемь лет промелькнули как миг.

Владыка времени, Бог делится своим неисчерпаемым запасом со всем, что есть во Вселенной. Награждая им, он вешает и груз его счётчика. Бог у туземцев безличен, ибо они, как и ветхозаветные патриархи, отдают отчёт в том, что наречь — значит определить, а определить — значит принизить. Окликнуть здесь по имени — значит нанести смертельную обиду. Как Иегова или Аллах, их тотем — время — не терпит изображений.

Полюс, противоположный Времени, мыслится как средоточие зла. Его расположение, в отличие от божественного, известно. Оно — там, на западе, откуда осенью приходят ливни и где вечерами садится солнце. Туда по незримым каналам стекает время. Там, на краю ойкумены, откуда веет холодящим ужасом, пронизывающим всех и вся, — преисподняя, бездна, вечное небытие. «Гу-ду» — называют его аборигены.

Метафору «дыхание смерти» они воспринимают буквально, и когда дует западный ветер, суеверно отворачиваются. Слово «смерть» восходит в их языке к Гу-ду, и на английский его лучше перевести как «гудуизироваться», «перейти в царство Гу-ду». Мои наречения, впрочем, условны: их Бог не добр, их Гу-ду не зол. Оба они — скорее данность, которую необходимо принимать. Двускатная крыша их веры заставляет вспомнить не манихеев, но «Зогар» [23] Далее Уитли цитирует то любопытное место в книге Моше де Лиона, где говорится о неправомерном разделении добра и зла Иовом и о его наказании, аналогичном прегрешению, ибо Вседержитель провёл Иова вначале по стезе чистого зла, затем — добра. (Прим. издателя) .