Дарья Симонова - Половецкие пляски

И Елизавета сказала: «Стоп! Верните шляпу и пальто, видал я ваши именины». Она набрала номер и с неожиданной нервной четкостью изложила последние новости. Юнис ответил: «Я перезвоню», — и сразу повесил трубку. Беспокойное сердце екнуло: «Прощай, Юнис».

Он перезвонил — не успели и портвейн распечатать. «Завтра в три у первой больницы. Пусть возьмет пеленку». — «Ах, да, разумеется… кого пеленать будем?» — неудачно сострила Лиза. «Не пеленать, а под попу подкладывать», — вдруг разозлился Юнис. «Хорошо… хорошо», — запоздало лепетала Елизавета. Уже обмякая и растворяясь в тупом отчаянии, которое обволокло глаза туманом, и выхода как будто быть не могло. И чем больше Лиза напрягалась, желая застенчиво скрыть минор, тем сильнее краснел нос и глаза наливались липкой мешаниной из ресничной краски. Рита с Анатолием встревожились, но уж лучше бы притворились слепыми, и так уже настряпали блинов комом, не первых и не последних. Впрочем, Елизавета Юрьевна и сама на этой стезе постаралась, чего уж там говорить. Господи, что ж за бред вечный, почему и пустое лукошко терять жалко?! Она вяло убеждала себя, что Юнис ей совсем не нравился, не нравились его руки, каждая, согнутая в локте, напоминала спайку двух сосисок. Не нравилась коренастая шея. Не нравился распухший рисунок губ. Но все равно хотелось простого и нечестного: чтобы он полюбил, а Лиза — необязательно. Подростковая мечта, часто бьющая бумерангом по лбу: обычно Лиза оказывалась «страдающим Вертером». И на плаксивый вопль «Почему?!» ответ был прост. Потому что. Оказывалась, и все. Внезапно чихала на карточный домик, перед тем как склеить уголки. Клялась себе: «Нет-нет, ни за что не скажу… не сделаю… не заплачу!» И тут же говорила, делала и плакала.

И только теперь себя на том поймала. И в конце концов, спасибо шанкру за это. Венерической темочкой Лиза добила Юниса Халитовича. Он уже давно морщился. Лиза подлила масла в огонь. Что ж, пора открыть чистую страничку. По вселенскому разумению, она всегда ценнее исписанной…

«Ребята, не пьем, лавочка закрывается, завтра к врачу», — объявила Елизавета. Невероятно, но ее послушались. «А можно мне тоже завтра с вами… к врачу», — промямлил Толик. «Можно, зайка, можно, всех вылечат…»

Лиза обреченно оперлась на подоконник. Внизу пропищал, как раненая сучка, соседский «Жигуль».

Маргарита завороженно смотрела на докторшу, отчества ее не помнила, Юнис все время называл ее Аней и на «вы», почтительно прогибал перед ней шею, будто в замедленном поклоне, и держался слишком учтиво и просительно — можно было вообразить, что Юнис в свое время задолжал ей изрядную сумму, а теперь пришел занимать снова. Марго робко отвечала на Анины вопросы. Иной раз паузы затягивались, Аня терпеливо отводила глаза в изящных очках в сторону, догадываясь о том, что Рите стыдно, неловко и муторно от своей истории. Но у Ани настолько отсутствовала оценочная мимика, а только шустро ходила тоненькая чернильная ручка в ее пальцах, что казалось — Аня не врач, а прозрачная субстанция в голубоватом халате, снизошедшая из пыли небесной, легкая и безопасная. И сифилис для нее — такая же обыденная и заурядная неприятность, как разбитое блюдце или сбежавшее молоко.

Эти спокойные токи, исходившие от Ани или скорее всего только выдуманные нервическим воображением, выравнивали Маргаритину речь, сжигали страхи и расслабляли Риту до того, что она уже рвалась рассказать всю свою подноготную и разреветься в целительной горечи откровений. Но тут же одергивала себя, и от жесткого и моментального попадания в фокус потели ладошки и верхняя губа. Аня будто бы чувствовала и это…

«Ложитесь», — мягко и гостеприимно сказала Аня, будто предлагала чай с булочками. Смотрела она Риту долго, но без единого больного жеста. В отличие от фурии в консультации Аня не морщилась, не раздражалась, не хлопала Маргариту по ляжкам с окриком «Ну-ка расслабилась!», от чего обычно хотелось, напротив, еще больше окаменеть, шипя «Но пассаран». Ничего такого Аня не выделывала. И когда Марго слезла с кресла, она решила получше разглядеть столь редкий экземпляр отряда «Белых шапочек». Аня была небольшого роста, коротковолосая, со стальной осанкой, и глаза ее уголками опускались к скулам, отчего лицо приобретало страдальческий библейский оттенок. Обычная маленькая женщина с блеклой помадой, отрешенно снимающая перчатки, — но стоило замылить взглядом детали, как в этой эфемерной фигурке проступали непонятная надежность и сила, и Рита медленно вплывала в знакомое с детства потустороннее обволакивающее удовольствие, обычно приходящее, если кто-то нежно и потихоньку расчесывал ей волосы, задумчиво шуршал страницами или по-особому вдруг касался шеи. Это чувство Рита, как ни старалась, никогда не могла вызвать специально, будто оно не зависело от нее совершенно, а было во власти неизвестных безымянных сил.