Борис Евсеев - Красный рок (сборник)

Рассеченный надвое, он дернулся еще раз к Лобному месту…

Но не удержался, рухнул на колени, потом упал навзничь. И уже сдвинуться с места, даже на вершок, не смог.

Перья, однако, с него не осыпались! Подхорунжий Ходынин это хорошо чувствовал – даже попытался потрогать перья, коготком, коготками…

Тонким хирургическим надрезом за высоткой-«Иллюзионом» полоснулся рассвет.

Где-то над речными пустошами, за Нагатинской поймой, взлетел и развеществился портовый скрип. Затем раздался крик. Издалека было не разобрать: крикнул это человек или крикнула птица…

Зимний, черно-синий, неведомо как очутившийся на Москве во́рон развел в стороны крылья, мощно толкнулся, тяжко перевалил через ласточкину зубчатую стену, намертво запирающую Тайницкий сад и, не оставляя в воздухе даже слабого следа от огромных крыл, вдоль Москвы-реки за Нагатинскую пойму на этот крик полетел.

И тогда красное облако дыма, под завязку набитое плачем ястребов, любовными стонами, воем давно рассыпавшейся толпы, криком манежных гаеров и остро-ритмичным стальным роком, тоже стронулось с места. Выматывая кишки всем в этот час на него глядевшим, облако, вопреки собственному недавнему движению, поплыло назад: на юг и на восток, к Государевым огородам, к Раушской набережной, к ГАЭС-1 и дальше, дальше, в Замоскворечье!

Так с закрытыми глазами в участок и путешествуя (волокли не грубо, скорей бережно), Ходынин услыхал голос Рокоша:

– …Самое время тебе, Адренохрон Мигрантыч, про своих вспомнить. Да про себя, мало пожившего, взгрустнуть… Ястребки твои – под мое начало переходят!

– Сокол с места – ворона на место, – хмыкнул Ходынин.

– И про бабу кельтскую самое время тебе взгрустнуть… Думаешь, сладко ей придется?

– Не мути, мутило! Вам ее не достать.

– Это почему же? – забеспокоился Рокош. – Достанем! Ты нам про нее все и расскажешь… Да и остальным твоим корешам… корешам армейским и корешам рокерским – быстро ноги повыдернем. По полной им – слышь? – отмерено будет! И ты у нас наплачешься нагорюешься. А потом, как пес, издохнешь. И все твои сучки околеют. Скоро, скоро голосить по ним по всем начнешь!..

Не открывая глаз, подхорунжий широко и доверчиво Рокошу улыбнулся.

Рокош поднял дубинку, на миг задержал удар…

Предчувствие новой, ни с чем не сравнимой человечье-птичьей жизни раздвинуло нутро подхорунжего до беспредельности. Крылья и хвост, которых не видел Рокош, но которые хорошо ощущал сам Ходынин, сладко – как у того птенца, долбившего черепашку, – зашевелились. Лапки, шея, костяк изготовились к дальнему перелету.

Радость неслыханная, радость несказанная, радость окончательного расставания с изуродованным телом пронзила на миг птицу-Ходынина!

Однако, дойдя до крайней точки наполнения новой жизнью, подхорунжий снова (и, как ему показалось, в последний раз) вернулся к прежнему облику.

– Что, бабу свою кельтскую вспомнил? Так ты плачь, о ней плачь!.. Заплачь – дам калач. Зареви – дам аж три!

С мрачноватым весельем, не раскрывая глаз, подхорунжий ответил изготовившемуся к последнему удару старлею Рокошу:

– На погосте жить – всех не оплачешь.

Повесть о том, как мессер Джузеппе смысл звука искал, дьявол барабанными трелями разбить сосуд человеческой жизни пытался, Черногор лечился от акустической травмы, а сочинитель поехал совсем не туда, куда хотел

– Italian?

– No.

– Spagnol?

– No, no, russo…

– А чего ж сразу не сказал?

– Русских у нас здесь любят. Но не всех подряд.

– А я думал, у вас тут рассадник любви…

– Ага. Держи карман шире.

– Ты, кстати, на русского не больно-то и машешь.

– А чего мне махать? Ну, татарин я, татарин! Правда, наполовину. А наполовину – хохол. Но все равно – русский! Ты понял или тебе по-другому объяснить?

– Давай еще по сто пятьдесят. Ты что будешь?

– Не при деньгах я.

– Так угощу. У меня пока водятся.

– Тогда – «Круну». «Круна» здесь, как слеза. Это у вас в Руссланде вся водяра фальсификатная…

– Сам-то давно из России?

– Шестнадцать лет как.

– То-то, слышу, за языком не поспеваешь. У нас про водку теперь говорят: «паленая».

– «Паленая», «шмаленая»! Заказывай! Узко у меня внутри, как у рака в заднице!

Я пробирался в Истрию, в городок Пирано. Пробирался медленно, с остановками.

Отколовшись от писательской делегации на самом раннем этапе групповой поездки, тупо наслаждался свободой и ленью, переводил на всякую хренотень свалившиеся с неба еврашки.