Игорь Малышев - Подменыши

Врач наклонился над умывальником, задумчиво помусолил мыло, сполоснул руки водой.

— Дрянь вакцина. Очередная неудача, коллега. Готовьте материалы. Завтра отчёт писать будем».

Эльф дочитал до конца. Поглядел на Сатира, увидел, что тот укрылся с головой пледом и лежит не шевелясь и не дыша, будто мёртвый. Эльф тронул его, он едва заметно дернулся.

— Ты спишь? — спросил Эльф.

— Нет.

— Ты всё слышал?

Сатир не ответил. Эльф повторил вопрос.

— Слушай, будь другом, принеси мне димедрола, — устало попросил Сатир.

Эльф немного опешил.

— Зачем тебе? Ты ж никогда в жизни таблеток не пил.

— Ни видеть, ни слышать больше ничего не могу. Уснуть хочу. Принеси. Пожалуйста, — закончил он почти с мольбой.

Эльф сходил в аптеку, принёс Сатиру димедрол.

— Спасибо, — поблагодарил тот, глотая таблетки. — Только бы снов не было, — пробормотал он, укладываясь обратно в ванну.

Ему повезло. Он проспал без сновидений, как и хотел, около двух суток. Проснулся ночью. Из-за задёрнутых штор пробивались слабые лучи света ночного города. Сатир перевернулся на спину и стал глядеть в потолок. Вспомнил рассказ Эльфа. Медленно пересмотрел в уме сюжет. Ему отчего-то стало холодно, как будто он получил горсть сырой могильной земли за пазуху. Сатир укрылся с головой и прошептал:

— А что если высшая наша доблесть как раз и состоит в том, чтобы не дёргаться и свято верить в то, что Бог найдет эту самую вакцину? Вакцину, после которой наши друзья и родные навсегда перестанут мучиться и умирать.

Он повторил это несколько раз вслух, словно хотел удалиться от вопроса и представить, что ему задаёт его кто-то посторонний. Слова глухо и тяжело вылетали из-под толстого пледа. Бились о стены тёмной комнаты, как большие морские птицы, окутанные разлившейся из взорванного танкера нефтью.

— А что нам делать до тех пор? — спросил он себя шёпотом. — Сидеть в грязи и смотреть, как умирают дети?

Он повторял эти слова снова и снова, распаляясь всё сильней.

— Сидеть и смотреть? Смотреть, как умирают? Видеть, слышать и молчать? Смирение? Непротивление? Другую щёку подставить? Детей им отдать? Кровь, мозг, слёзы, радость отдать? Не сопротивляясь? Не допуская насилия, ибо неправедно? Достоевский? Толстой? Праведники? Да! Они все праведники! Одни мы гниль, потому что чужую боль терпеть не умеем!

На третью ночь к нему пришла Белка. Подошла к окну. Дохнула на стекло, тут же ставшее белёсым, и написала на нём «смерти нет!». Потом легла рядом с Сатиром и заговорила тихим голосом, стараясь не разбудить Эльфа и Тимофея.

— Телевидение занимается тем, что пугает людей, — начала Белка. — Оно подсаживает их на страх, как на наркотик.

— Люди рады быть напуганными, — согласился Сатир.

— Это проявление сенсорного голода. Страх — это чувство, адреналин, возможность почувствовать себя живым. Хоть чуть-чуть вырваться из ежедневной рутины: подъём, завтрак, работа, обед, работа, ужин, сон. А тут, в телевизоре — жизнь! Это же так приятно, ничего не делать и чувствовать себя живым. Смотреть, как люди убивают друг друга, взрывают, калечат. Сидишь в безопасности и боишься. Так сладко! Даже если ты и не чувствуешь страх на сознательном уровне, в подсознании он всё равно есть, тихий и незаметный, как термиты в стенах старого дома. Люди так привыкают бояться, что уже не могут без этого. А напуганный человек легко управляем. Ему внушают, что окружающий мир опасен и спасение только в цивилизации, которую надо всеми силами хранить. Пылинки сдувать. Потому что, если она сама, бывает, и порождает какие-то опасности, то она же в силах и защитить от них. Вот человек боится и хранит эту цивилизацию как щит от всех зол. Хотя, точнее будет, защищает её, как меньшее из всех возможных зол. Другого ничего не знает и знать не хочет. Боится и изо всех сил верит, что живёт единственно правильным способом.

Ты сдуру два месяца непрерывно пропускал через себя весь этот хаос из крови и ужаса. Страх стал твоим единственным проводником в мире. Причём даже не настоящий страх, а виртуальный, киношный, телевизионный.

— Я выгляжу таким напуганным? — спросил Сатир.

— Ты даже представить себе не можешь…

— Хорошо, может быть всё оно так и есть, как ты говоришь, — неохотно согласился он. — Допустим, ты всё разложила по полкам и разложила правильно. А делать-то мне что? Что мне делать прямо сейчас, сию секунду? Мне, забитому и перепуганному?

— Возьми любой свой страх и рассмотри его так близко и внимательно, как это только возможно. Может быть, поймёшь, что делать. А лучше всего дай страху реализоваться каким-нибудь образом и посмотришь, что получится.