Игорь Малышев - Подменыши

Ее разбудило солнце. Она села и огляделась. По берегу к ней шел загорелый и улыбающийся Сатир с ивовым прутом, на который было нанизано с десяток рыб, в одной руке и с острогой в другой. Белка сняла накалившуюся куртку, потом чуть-чуть подумала и, сняв все остальное, с визгом побежала купаться. Сатир оставил добычу на берегу и бросился за ней. Они долго плавали, радуясь солнцу и чистой воде. Он доставал ей причудливые окаменелости и ракушки, которые выискивал на дне, показал, где можно наловить раков, и они долго наблюдали за этими странными существами.

Потом они ели рыбу, валялись на солнце, лениво переговариваясь и разглядывая проплывающие вверху облака.

— Человек создан для пьянства и безделья, — сказал Сатир.

— В этом что-то есть, — откликнулась Белка. — Может, шалаш построим?

— Женщина везде ищет уюта. Не беспокойся, лес о нас позаботится.

Белка пожала плечами: мол, тогда пусть заботится.

Сатир научил ее запекать рыбу с листьями щавеля в глине и тем они пообедали. После пошли бродить по лесу, набрели на поляну земляники, наелись до отвала и еще принесли с собой целую майку. Снова купались. Сатир сделал лук и подстрелил где-то в камышах утку. Белке было немного жаль птицу, но он объяснил, что если бы утке была не судьба умирать, он бы ни за что не встретил ее.

— Я в лесу нашел дикую коноплю. Нарвал и разложил сушиться.

— В наших широтах конопля вырастает совершенно беспонтовая. Солнца мало.

— В этом году лето жаркое. Посмотрим, что получится.

— Долго ей сохнуть?

— Если такая жара будет стоять, то дня за два высохнет совершенно.

— Хорошо бы. Только бумаги нет.

— Можно заворачивать в листья. Я покажу потом.

Ни Сатир, ни Белка сигарет не курили. Только иногда траву, да и то не часто.

— Я слишком уважаю мнение Минздрава, чтобы курить. И вообще люблю докторов. У меня подруга медсестрой в морге работает, — говорила иногда Серафима.

Последующие дни проходили почти так же, как этот. Они купались, охотились, били рыбу, готовили её на огне, загорали, по вечерам подолгу сидели у воды, передавая друг другу дымящийся косяк с травой и наблюдая за движением заходящего солнца. За тем, как красный шар медленно сползал за иззубренную, словно кромка боевого меча, темнеющую линию леса и мир погружается в мягкие сумерки, как в прозрачную голубоватую воду. В воздухе чувствовался такой вселенский покой, что хотелось даже перестать дышать, дабы ничто не нарушало его. Наступала ночь, густая, как смола, наполняла воздух тайной.

Может быть, это были лучшие моменты в их жизни. Сложно сказать, но и Белке, и Сатиру казалось именно так. Если бы кто-то другой оказался на их месте, возможно, и он согласился с ними. Впрочем, никто и никому не в силах запретить сидеть по вечерам на берегу озера и, наблюдая закат, понимать, что одним из величайших грехов на земле является нарушение тишины, а величайшей музыкой является та, которая неотличима от молчания.

Дым от сигарет неслышно, как пар от нагретой воды, поднимался вверх, вкрадчивый и осторожный, похожий на падающий вверх снег. Мысли текли все медленнее и медленнее, а затем и вовсе останавливались, не понимая, куда двигаться, если все видимое и невидимое разом лежит прямо перед тобой, только возьми. Мысли терялись среди лучей закатного солнца, криков засыпающего леса, замирающих движений ветра и вечного спокойствия озера, мимо которого прошли сотни веков. Серп месяца вставал над лесом, как полуприкрытый веком глаз небесного мудреца.

Однажды ночью Серафима проснулась и снова не почувствовала рядом спины Сатира. Она приподнялась на локте, огляделась, но тщетно, его нигде не было видно. Никто не сидел в озере, никто не шуршал в кустах. Она подождала немного, рассчитывая, на его скорое возвращение, однако тот так и не появился. Все это показалось ей очень странным. Вспомнились и видения странных пловцов, о которых Сатир упрямо отказывался говорить, и серебрящиеся в лунном свете фигуры на мелководье, которые она приняла за сон. Все это было крайне странным и совершенно непонятным. Можно, конечно же, было пойти поискать беглеца по округе, но лес в эту безлунную ночь шумел под ветром такой темный и страшный, что она, поневоле поежившись, улеглась, поудобнее закуталась в одежду, и закрыла глаза. Долго лежала без сна, а когда над вершинами деревьев на другом берегу озера засветлело рассветное небо, рядом бесшумно опустился выскользнувший из чащи Сатир.

Она не стала задавать вопросов и даже не ничем не выдала своего бодрствования, а просто заснула, решив, что обо всем подумает завтра.