Игорь Бойков - Жизнь, прожитая не зря

Он вынул из кармана перочинный ножик и принялся стругать отломанную от дерева ветвь.

— Раньше, когда молодой ещё был, при коммунистах, то вообще не пил. Отец мой — так только на праздники, и то чуть-чуть.

— Сравнил… Тогда колхоз был — работали все.

— Отвечаю, работали. И жили нормально. Радостные все были, довольные. Такой злобы, зависти, как сейчас пошло — такого между людьми не было. Я водку первый раз в армии попробовал. А теперь не пойму: то ли делать нечего, то ли жить скучно стало. Смотрю, все пить начали.

— Ну, не все. Мы что, пьём, что ли? — вклинился Магомед-Расул.

— Отвечаю, — живо поддакнул Гасан. — Пьют — это когда просто так, каждый день без повода.

— Да я вообще говорю, просто, — отмахнулся Гаджи. — Но, чем при коммунистах, намного же больше пьют, скажи? Молодёжь особенно. Так ведь?

— Это-то да.

— Испорченные люди стали какие-то. Испорченные.

— Это всё из города идёт, — прищёлкнув языком, сказал Халил. — Люди приезжают туда — сразу портятся. В горы когда обратно попадают, то сразу видно — уже не те, как раньше. И скромности нет, и воспитание забыли. Даже пить нормально разучились — просто напиваются как скоты и всё.

Все осуждающе закачали головами, нахмурили брови.

Молодой чабан, сидя на корточках, меж тем деловито резал домашний хлеб и раскладывал по глиняным тарелкам свежие огурцы, зелень, сушёное мясо, крупные ломти сыра.

— Ладно, Гаджи, оставим этот разговор, — заговорил Халил, почёсывая своими узловатыми пальцами с обгрызенными под корень ногтями подбородок. — Мы сегодня отдыхаем, — и, прищурившись с хитрецой, добавил. — И не только пьём-закусываем.

— Да ну? — воскликнул Гасан с притворным удивлением, и глаза его округлились.

— Женщины ещё будут. Сейчас Гаирбек их привести сюда как раз должен.

— Женщины? — и сидящий на корточках Гасан даже привстал.

Магомед-Расул ухмыльнулся в бороду.

— Две шлюхи из райцентра. Конкретные бабы, отвечаю.

Все вокруг оскалились, разевая щербатые, с обломанными гнилыми зубами рты, загалдели радостно.

— Он их сюда другой дорогой ведёт — чтоб в селении никто не увидел. Сейчас уже здесь должны быть. Кайфовать — так кайфовать!

— В натуре, — прибавил Казимагомед — так звали молодого чабана.

Посыпались грубые шутки, загремели раскатами гортанного хохота. Гасан нетерпеливо посматривал то на скатерть с едой и выпивкой, то на тропинку, по которой Гаирбек должен был привести женщинами.

— Ай-ляззат! Ай-ляззат! — приговаривал он, плавно покачиваясь вперёд-назад.

При мысли о тёплой, уже почти осязаемой женской плоти чабан с шумом вдыхал пьянящий горный воздух и хищно раздувал ноздри. В нём просыпался зверь.

Но женщин всё не было. Гаирбек задерживался. Сидящие на траве бросали плотоядные взгляды на тропинку, по которой тот должен был подойти, плевали наземь, рассказывали анекдоты, полные грубого горского юмора.

— Раз, короче, Магомеда обидели на свадьбе. Конкретно обидели. А он взял и сжёг все дома в ауле, — изрёк Гаджи.

Все дружно заржали, а Магомед-Расул даже откинулся на спину, похлопывая себя ладонями по бёдрам. Этот был старый дурацкий анекдот, который все слышали множество раз, и оттого смеялись ещё громче.

Наконец, Халил сказал с нетерпением:

— Ладно, хватит ждать. Давайте накатим уже.

— Да, да, давайте, — подхватили остальные с живостью. — А-то пока он дойдёт.

Халил первым подвинулся к скатерти. Остальные чинно расселись рядом.

Первую бутылку разлили почти целиком. Халил с достоинством поднялся, держа гранёный стакан в полусогнутой руке, провёл ладонью по клочковатой щетинистой бороде и, оглядев собравшихся, сдвинул папаху на затылок. Все замолчали.

— У нас, в Стране гор любят и умеют произносить тосты, — начал он. — На праздниках говорят, на свадьбах. Но я хочу сказать конкретный мужской тост, когда мужчины собираются так же, как сейчас собрались мы. Чтобы отметить что-то, или просто отдохнуть, выпить с друзьями.

Халил сделал небольшую паузу. Горцы, держа налитые стаканы на весу, смотрели на него неотрывно, в упор. Младший чабан, собиравший на скатерть и гордый от того, что его — молодого парня — пригласили в такую компанию, сидел с краю, благоговейно глядя на говорившего.

— Есть в нашем селении такое предание, — продолжал Халил. — Когда-то давно жил там один человек, который очень любил охоту. В любой свободный день он брал ружьё и бродил по горам, чтобы подстрелить тура. И вот однажды ночью приснился ему сон, и какой-то голос ему говорит: «Не ходи больше на охоту. Если не послушаешь и пойдёшь, то сын твой умрёт». Человек проснулся, посмеялся, взял ружьё и пошёл на охоту. Возвращается уже в темноте. Усталый. Убитого тура на спине тащит. Подходит к аулу — а там женский плач, вой стоит. Оказывается, сын его умер. Только что на кладбище отнесли и похоронили.