Доминик Смит - Прекрасное разнообразие

— Раздевайся и залезай. Постарайся там расслабиться. Поначалу может накатить клаустрофобия. И учти, внутри совсем темно. Позволь своему телу свободно плавать.

Я стащил с себя одежду, и Дариус помог мне залезть в цистерну. Вода оказалась теплой и густой. Я бы сказал, что у нее была температура и вязкость крови. Дариус ждал, когда я скомандую закрывать крышку.

— Дариус! — окликнул я его.

— Таро.

— А можно мне тебя называть Дариус?

— Ладно, называй.

— А я ведь мог выиграть ту викторину. Ну, в седьмом классе.

— Конечно мог. Но ты знал, что тебя ждет, если ты выиграешь.

— Я тогда думал, ты станешь большим человеком. Конструктором ракет, например.

— Я — это я. Разве этого мало?

— Закройте крышку, гуру Каплански!

Он опустил люк. Да, действительно, внутри камеры было черным-черно, сюда не смог бы пробраться ни один фотон. Слышались только тихие всплески подсоленной воды, когда я двигал рукой. Вода и мое тело — больше ничего. В первые минуты я касался стенок цистерны: хотелось убедиться, что я еще на Земле. В какой-то момент я даже испугался: мне почудилось, что я заперт здесь надолго, и я ударил по стенке. Было слышно, как эхо усиливает звук моего дыхания, словно в пещере. Действие кальяна выветрилось, только где-то в нижней части позвоночника еще оставалось какое-то дрожаще-гудящее ощущение.

Я постарался расслабиться и отпустить тело на свободу. Глаза мои моргали в темноте, но никаких зрительных образов не возникало. И вдруг я вспомнил бесчувственную темноту, в которую погрузился во время комы. Моя маленькая смерть снова была вокруг меня. Да и уходила ли она когда-нибудь? События 1987 года воскресли в моей памяти. Я снова услышал, как в грузовичке Поупа Нельсона разносится песня Хэнка Уильямса. Только теперь она представлялась мне в виде пробивающихся из радиоприемника лучей желтоватого, цвета шпаклевки, света. Холмы в краю медных рудников выглядели пыльными. А силуэт Поупа в тот момент, когда он разбивал головой ветровое стекло, был серебристым и дрожащим. Вспомнился мне и притупленный звук, после которого наступила свинцовая тяжесть. Затем пошли помехи, которые теперь, в полной темноте, представлялись в виде синевато-стальной синусоиды. Воспоминания сделались синестетическими. Сознание возвращалось к катастрофе и приписывало каждому ее моменту свой цвет. Но относились ли эти звуки, похожие на радиопомехи, к моменту смерти или к моменту воскресения? Мне казалось, что я зря растратил выпавшую мне после возвращения возможность прожить другую жизнь. Я перебирал все содержимое своей памяти: последовательность действий при ремонте автомобиля, расписание приливов и отливов, великие торговые пути, счета в бейсбольных матчах, лауреаты Нобелевской премии, убийства исторических деятелей, научные изобретения и открытия… Я плавал в соленой воде, громко выкрикивая все это, и видел, что многие слова по-прежнему сохраняют для меня свою окраску. «Цеппелин» или «бенгальский» вспыхивали, как фейерверки, а потом сознание снова погружалось в темноту. Затем кто-то постучал в крышку цистерны, и внешний мир вновь вступил в свои права.

Вечером, когда я ехал домой, пошел небольшой дождь. Мир выглядел иначе, чем раньше: он словно раскрылся навстречу мне, и теперь все казалось возможным. Дома не было ни мамы, ни Уита, и я, плеснув себе джина, уселся в гостиной и стал следить за игрой отражений на отцовской урне. Я выпил два стакана и, чувствуя, что пьян, улегся на кожаный диван. Руки, ноги, сердце — все снова было на месте. Вдруг наверху послышались голоса. Я встал и начал осторожно подниматься по лестнице. Дойдя до середины, замер. В конце коридора, в дверях спальни, стояли мама и Уит. Я прислонился к стене и пригнулся так, чтобы верхняя ступенька лестницы оказалась на уровне моих глаз, позволяя мне их видеть. Уит рассказывал что-то про тупых студентов, а мама слушала его, рассеянно выдергивая паклю из дыры в обоях. Они прощались перед сном. Мама держала в руке одну из своих любимых блузок.

— Забыла положить это в корзину для белья, — сказала она.

— Давай я отнесу, — предложил Уит.

— Правда?

— Да легко!

— Ты так добр ко мне, — сказала она.

Голос ее звучал необычно. Она вдруг сделала шаг вперед и обняла Уита, прижавшись щекой к его щеке. Я никогда не видел, чтобы она так долго кого-нибудь обнимала раньше. Уит, казалось, тоже обнимал ее, но на самом деле он держал руки в нескольких сантиметрах от ее спины, словно боясь прикоснуться. Потом она ушла в спальню. Уит немного подождал у ее двери. Затем приблизил блузку к лицу и коснулся ее губами — так торжественно, как священник мог бы благословить ризы.