Александр Терехов - Немцы

— Вероника, — во рту родилось это имя, без добавлений «Лариса», уже поздно, так и не запомнил основное имя — я очень люблю тебя, — сбой, «очень» лежало в ячейке «во-вторых», один пункт сократился, но остальные он соблюдал точно, адвокат не перебивала, но слушала с близи, вот же шорохи присутствия и шершавость дыхания, ему казалось: говорит он и — тает ледяное, растапливается, растекается всё угрожавшее ему приближеньем, да там уже ничего нет; то ему казалось: говорит и — ничего она не слышит, как и все, Вероника-Лариса не видит его, несуществованье; он говорил (хотя чувствовал «а, всё равно уже»), не сбившись ни разу (так он обосновывал новые сметы и принимал проверяющих), и даже до перелива наполняя чувством слова, страстью, желанием сделать всё как надо, как всем будет лучше, веря — так, да; даже приготовились слезы, жаль, она не видела Эбергарда глаза; именно в минуту, помеченную «теперь она», словно держа перед глазами свой экземпляр, адвокат сказала:

— Мы никогда больше не будем обсуждать это. Я благодарна тебе. За любовь. Сейчас не время говорить про будущее. Пусть сначала появится маленький. Я со всем справлюсь.

Он, еще не остановившись, не остыв, подумал: прогнать по второму разу, опустить вспахивающее устройство поглубже, заглянул под днище — а, нет, глубже уже нельзя, да и завод кончился, и последним вывернулся наизнанку:

— Я, ты же знаешь, как я отношусь к детям. Я не могу так. Чтобы мой ребенок был у кого-то, где-то там… У тебя. Я не хочу. И не хотел.

— Ты не понимаешь, что со мной происходит. Я начала жить, — вот и у нее там также подготовились слезы. — От тебя ничего не потребуется никогда. Я знаю, что ты очень хороший отец. Не знала бы — никогда бы не… С ребенком сможешь проводить столько времени, сколько сочтешь нужным. Может быть, иногда будем ездить отдыхать вместе. Завтра не опаздывай в суд.

Он еще пошел — туда, ближе к середине Москвы, в сторону уменьшения и исчезновения расстояний — туда, куда, надеялся, за ним побоятся пойти, — пронзая экскурсионные толпы, оглядываясь на фотографические вспышки, вмуровывавшие его в чужие вечности, на белые рубашки в ресторанных витринах, посреди шага показалось: мужчина в ресторане похож на Хериберта; мимо, но всё же обернулся: правда, Хериберт, разглядывает близоруко, поднеся к носу, словно принюхиваясь, меню, манекенно-неподвижно; заметил Эбергарда первым, когда уже поздно метаться, и спрятал лицо. Ты? — Эбергард протянул руку к стеклу, но передумал и резко — внутрь! — огибая «вас ожидают?», так стремительно меж столиков, диванов и кресел, словно в игре побеждает тот, кто первым отыщет и займет свободное место. Хериберт ожил, поднял брови, подарком вручил правую ладонь «ты?!», «откуда?». Фриц проговорил что-то предупреждающее Хассо и, не поднявшись навстречу, возмутился:

— Не звонишь! Совсем нас забыл! Сообщения посылаю! Ты получал мои сообщения? Странно. Ты уже молодой отец? Угощаешь? — и с напряжением захохотал, и подсказал устраивающий всех выход: — Или спешишь?

Хассо пожал руку, но с запаянным ртом: просто жду, когда ты уйдешь, — не шевельнулся придвинуть стул или расчистить на столе место, четвертый — глава управы Смородино Ваня Троицкий — вот она замена, попытка (не в первый раз в новом составе они…) обновить породу, теперь пришедший к этим мертвым людям (Хассо уволен, зачем?) в прощальный раз, слабо шевелился, здоровался, не хотел лишних хлопот и ждал разъяснений.

Эбергард забрал стул, не нужный жующим соседям, и присел с торца, председателем: вас собрал я.

— Располагайся, сними пальто, — Хериберт поерзывал, вздыхая «что я говорил!», «сели бы на втором этаже…», и смотрел со стороны, как на оплаченное представление, не имея ни малейшего жизненного отношения к вот этому всему, никто не запевал, и поэтому он, словно за кого-то подзабывшего слова, подсказал, поискал спичкой керосиновые пятна: — Ну, как ты? Устроился? Что будешь пить?

— А как вы? Отдыхаете? Сверяете часы? Готовы к воспроизводству? Живорождению и млекопитанию? — оглянулся на официантку. — Умеете язык трубочкой сворачивать? Читали рекламу «Эрекция в день обращения»? Это про меня. — Почти никто уже не существовал, телефон не жужжал, в «контактах» слоями лежали замолчавшие номера, как потравленные насекомые. — Мои друзья. Столько лет по жизни идем вместе. Шел к вам и подумал: вот стоит ларек. Что это значит? Значит, занесли две штуки в потребительский рынок под конкурс…

— Сейчас поболе, — Хериберту очень всё нравилось.