Александр Терехов - Немцы

— Алексей Данилович, да какая разница кто… Случилось и случилось. Забыть и жить дальше, — людей «КГБ СССР» всегда успокаивает улыбка, улыбается, значит, предсказуем и управляем.

— Ты знаешь, я очень рад твоему такому… зрелому! по-настоящему — мужскому настроению!

Никто не звонил. Время опустело, словно давая появиться и развернуться чему-то огромному, что не появлялось никак; главной трудностью стало отвечать на случайно встречные «почему?», не получать ответных приветствий, постоянно улыбаться вне кабинета и ежедневно разговаривать с Пилюсом — словно вонь, Эбергард никак не мог обвыкнуться; Пилюс замечал в журнале время его прихода и ухода, составлял и заставлял его подписывать акты на «не представленные в срок документы», объявил выговор за отсутствие утвержденного распорядка дня, готовясь в случае надобности увольнять «по статье».

Совсем поздно, когда говорят о главном, освободясь от суеты, в телефоне загорелось «Кристианыч», и человеческое тепло неодиночества подступившей водой подняло и сняло Эбергарда со страшного неподвижного места с такой силой, что он не постыдился самому себе признаться: ждал, жаждал именно чегото такого.

— По видимости, не успели мы с тобой. Нестыковка, — в сипении Кристианыча неслыханно звучали вина и сочувствие. — Хотя, буду честен, картина в полном объеме мне так и не ясна. Допускаю, что некто сыграл «против». Думаю над этим. В любом случае — с судом решим. Я там… поговорил. Судье нужен подарок. Символически.

— На сколько?

— Ну, я не знаю. Женщина…

— Вы сориентируйте меня, Евгений Кристианович…

— Думаю, часы на руку… Или — серьезный мобильный телефон.

— Понял.

— Не сам. Пошли водителя, запакуй так… неброско. Пусть: от Сидорова, Евгений Кристиановича, документация. И не пропадай. Звони. А я подумаю, что тут можно сделать.

Никто не заходил, Пилюс собеседовался с серолицыми людьми с серьезными анкетами, но пока замену Эбергарду не выбрал, боялся попасть на хищника: подрастет и сожрет — вот и всё за день; на стоянке, среди машин, когда в префектуре уже погас второй и третий этаж и половина четвертого, Эбергард заметил растерявшееся человечье вздрагивание во мраке: спрятаться? узнать? «Поздно, уже заметил» — и Степанов-зомби шагнул к нему, так длинно протянув к нему руку, словно проиграл ее и вот принес, забирайте; вот он знал, соболезнующе взмыкивал и глотал, гонимые наружу советским воспитанием и бабушкиным христианством предложения помощи, нельзя, а вдруг примут всерьез:

— Слышал, у вас как-то кадровое перепозиционирование?..

— Рабочий момент, — и хватит обо мне. — Что у вас? Подписал префект?

— Да, всё в порядке. Спасибо огромное. Забрал наш экземпляр, а оказалось — без номера. Забыли зарегистрировать, а девочка, что регистрирует…

— Это пожилая тетя, сто двадцать килограммов.

— Да? Она уже ушла, завтра надо будет подъехать.

— Мне бы позвонили. Я бы решил.

Движением головы, изгибом шеи зомби показал внутрикипящее «опаздываю страшно», глубокое уважение, выдавившее из рабочего графика вот эти самые бессмысленные минуты для поддержания человеческих отношений, имеет ограниченный ресурс; отношения мертвы, если не включают «дело» или не смогут когда-то включать: Эбергард в его глазах навсегда погас.

Не делал ничего и ни на что не оставалось сил — на любовь, на обеспечение, предоставление, ограждение и поддержание Улрике; нелепо: ждали дочь, вотвот, и ссорились каждый день — с первых слов имея в виду — расставание навечно; спасали только три «темы» — они вбегали в них обсохнуть и согреться, как только подступал крик: раз — как Эбергард страдает без Эрны; два — что каждый из них смертен; и три — скоро родится малыш; всё остальное мучительно воспламеняло, и Эбергард (уже ходивший этой дорогой, узнавая вон те березы, согнутые дугой) понимал, почему так: всё легко складывалось, годилось, пока они с Улрике шли навстречу, переступая и добиваясь, а встретившись, они пошли вместе, теперь в одну сторону, уже другими шагами и другой силой, только сейчас становясь теми, настоящими… Кем-то (в очередной раз) становился Эбергард, и Улрике становилась другой (ему казалось, безвольной и самодовольной: она, видите ли, отремонтировала квартиру — за чей счет?!!); и он (также из пройденного) знал, насколько далека эта ругань от настоящего расставания и как расставание она приближает; когда всё успокаивалось, ночью он понимал: терпеть, не верить ночи, у ночи много союзников, кладбище — первый; всё решать по утрам, женщины одинаковые, Улрике лучше многих, сам выбрал ее и позвал. Родится девочка, он развяжется, оглядится, устроится, выстроит в системе схему, и они с Улрике…