Сэйс Нотебоом: Потерянный рай

— Ты услышала голоса? — вот что она спросила.

Голоса. Ничего не значащее слово. Не знаю, какое отношение сюда имели голоса, да мне и не хочется разбираться с этим. Иногда вопрос важнее ответа. Слово «голоса» — пароль, мы обе знали, что она имеет в виду. Мне не было тринадцати, когда я попыталась найти слова, чтобы рассказать о глубоком, бездонном ужасе, в котором тонула. Для этого состояния невозможно подобрать определение — словно море тащит тебя за собой, и нет ни сил, ни желания сопротивляться, хочется исчезнуть, выпасть из мира в полную опасностей тьму, утонуть в ней и отыскать свой страх, чтобы отдаться ему; голова кружится, ты ненавидишь свое слабеющее тело и мечтаешь избавиться от него, потерять его, чтобы остановить эти мысли. Бешенство, радость и тоска предстают все разом, жутко отчетливые, словно под безжалостно-ярким лучом прожектора, и я понимаю, что больше не хочу быть, что ненависть заслонила от меня все: цветы, и вещи, и дорогу, по которой я каждый день хожу в школу; хочется повалиться наземь и лежать, ничего не чувствуя, и каяться, каяться, понимая, что мир вокруг — всего лишь иллюзия, что я никогда не смогу смириться с тем, как он устроен, потому что, даже находясь внутри этого мира, я ухитряюсь смотреть на него со стороны, и в этом противоречии тоже должна покаяться.

— Ты все понимаешь неправильно, — говорила Альмут, — займемся-ка изгнанием дьявола.

И мы принимались дергаться, как безумные, под музыку Шико Буарке, или Роллингов, или кого-то еще в этом роде, у нее дома или у меня, пока не валились в изнеможении на пол, чтобы, уставившись на потолок, отправиться в путешествие. Альмут украсила потолок своей комнаты колоссальной картой мира, поражавшей мое воображение тем, что континенты на ней располагались не так, как обычно: Сибирь и Аляска, почти примыкая друг к другу, растянулись до полного искажения пропорций и съехали вниз, а их место вверху заняла Австралия, огромный остров на макушке мира; мы были уверены, что когда-нибудь поедем туда, в мир антиподов, где все наоборот: прибывшие из-за моря потомки преступников и убийц, живущие по периметру громадного острова, — белые, а всю остальную его территорию, бескрайние прерии, занимают аборигены, черные, словно порожденные самой землей, высушенные и обожженные солнцем, относящиеся ко времени легко, словно оно не движется вовсе, живущие так, как не живет никто в мире, словно пытаясь показать пример остальному человечеству, словно призывая всех вернуться к примитивной жизни и навеки погрузить мир в первобытное состояние. Мы читали о временах, когда не существовало ни времени, ни воспоминаний, когда мир был пустым и плоским, и не было ни деревьев, ни животных, ни пищи, ни людей, пока не настал миг творения, и, неведомо откуда, из вод, из воздуха или из-за края мира, явились мистические прародители. Os heroes creativos, [11] Творцы-герои (порт.) . на моем языке эти слова звучат, как заклинание, особенно когда их произносишь вслух. Мы прекрасно знали, что, твердя это заклинание, приближаемся к сотворению мечты; мы изучили свой остров, словно сто раз побывали там: Кэрнс, Алис-Спрингс, Коралловая бухта, Калгари, Брум, Дерби, иногда мы мысленно путешествовали по прериям, пробираясь от Meekatharra [12] «Мир малой воды» (язык аборигенов) . до Уилуны и от Уилуны до Мунгилли, иногда пересекали всю страну наискосок, чтобы поглядеть на Улуру, Арнем-Ленд или долину Налларбор, напоминающую марсианские пейзажи. Австралия была нашей тайной, мы собирали о ней все, что могли найти, включая старые номера Narional Geographic и рекламные проспекты туристических бюро. Альмут повесила на стену фотографию места, называвшегося Sickness Dreaming Place [13] Долина безумных грез (англ.) — капище местного бога Булу, поблизости от него — урановые месторождения. — наклонная стена, а на ней — призрачные белые фигуры, обведенные контуром цвета запекшейся крови; тонкие линии, как струйки крови, рассекали тела, разрезая их на части. Ртов у них не было вовсе, вместо глаз — кровавые ямы, на головах торчали штуковины вроде раскрытых вееров — призраки, кто же еще. Не помню, долго ли мы предавались фантазиям, но бешеную энергетику их я ощущаю до сих пор. Все, чем мы занимались в обычной, внешней жизни: любовные драмы, ссоры с родителями, плохие оценки в школе — забывалось в обществе оживавших ради нас призраков, превратившихся в наших покровителей, защитников, в которых мы, вероятно, нуждались, потому что всегда искали их.