Но Йозеф Лукаш прекрасно знал, что за день он может пройти лишь несколько метров, что, трудясь непреклонно и терпеливо, работая равномерно день за днем, он лишь на несколько метров продвинется вперед. За этим трудом пройдет вся его жизнь, жизнь его детей, как и жизнь тех, кто придет следом за ним, а гора отдаст им за все это время совсем немного. Гора победит их всех, теперь он точно знал, но все равно они будут каждый день спускаться в штольню, это он тоже теперь знал. Все это было как жизнь: точно так же бесцельно и так же полно смысла. Йозеф Лукаш был теперь шахтером и гордился этим.
По воскресеньям он в черной тужурке и черных штанах, заправленных в сапоги, гулял с приятелями из своей смены по окрестностям, которые были столь же черны, как и одежда людей. Черны были дороги – по ним постоянно возили уголь, черны были луга, кусты и деревья – они почернели от угольного ветра, который дул с отвала. Они уже не замечали этого, ведь гора была черная, значит, и природа – черная, а небо – серое и на нем в дымной завесе – черное солнце.
Во время одной из таких прогулок Йозеф повстречал Марию, дочь шахтера, на которой вскоре и женился. Они переселились в один из тех маленьких домишек, которые строило правление шахты, и у них родились сыновья, и сыновья тоже стали шахтерами.
Сам Йозеф, как он и ожидал, остался в горе, с которой в последнее время сроднился, в которой он каждый день отбивал положенные метры породы, а когда гора с гулким треском раздавила все штольни и опоры, он почти не удивился, он принял это как свою судьбу, определенную ему горой. Никто никогда не узнал, сколько он еще жил, заваленный внутри горы; прошли годы, пока шахту снова открыли. Было найдено несколько тел, Йозефа Лукаша среди них не было, никто никогда не объявлял, что он умер, он лежит в горе, в местечке Даброва.
– Фонтана, Фонтана… Да-да, припоминаю, все документы на него должны были сохраниться. Этот Фонтана был из тех самых итальянцев и французов, которые жили у рыночной площади. Да, припоминаю. Дом «У старого собора», Марктплатц, 504, после смены номеров он числился под номером девять. Красивый дом. Говорят, он заработал много денег на оформлении дворца в Бенрате, лионский шелк туда поставлял, он ведь по шелку был мастер. А потом все свое состояние потратил на книги. Странный человек.
Дело свое он очень рано продал фирме «Кантадор и Циолина», переселенцам из Италии, которые тоже торговали шелком и ввозили шелк из Италии. Дом после его смерти отошел к одному из дальних родственников, о котором мало что известно, – к лейтенанту Диппи. Похоже, он только тратил деньги, и больше ничего. Был поклонником Дюссельдорфского театра, который располагался прямо напротив дома, а также любителем прочих развлечений. Кроме того, был постоянным посетителем у Лакомбле. Это такая кофейня на рыночной площади, с читальней, где можно было найти любые газеты и журналы. Так или иначе, в скором времени Кантадор получил в свое распоряжение также и дом и стал управлять лавкой в первом этаже. Торговля шелком и галантерейными товарами. Большой, солидный магазин, не какая-нибудь мелкая розничная лавчонка. Посетители – респектабельные семьи, господа муниципальные советники, да и сам бургомистр не раз захаживал. Пока не случилась вся эта история с Лоренцем.
Пруссаки появились здесь не так уж давно, в любом случае жители Дюссельдорфа считали, что без пруссаков жизнь была лучше. У нас был Кодекс Наполеона, а потом пришли эти со своим прусским земельным правом. Поэтому революцию сорок восьмого года здесь, конечно, встретили с восторгом. Дюссельдорфцы избрали Лоренца Кантадора руководителем гражданского сопротивления, и пошло-поехало. Революционные речи, Берлин высылает войска, жители Дюссельдорфа разрывают приказы о мобилизации в клочки, город в осаде. Дом Кантадора на рыночной площади становится главной штаб-квартирой. То и дело здесь бывают Лассаль и Фрейлиграт. Кантадор был вождем демократов. У Лассаля и Фрейлиграта за плечами был Рабочий союз и народный клуб. Они сидели в библиотеке и дискутировали ночи напролет. Лассаль писал статьи одну за другой, Фрейлиграт – стихи. В Дюссельдорфе его стихотворение «Мертвые – живым» знали наизусть все.
В сорок девятом году ситуация резко осложнилась. Доктор Нойнциг, школьный приятель Гейне, стоя на балконе второго этажа дома Кантадора, провозгласил революцию – можно сказать, прямо из кабинета покойного Фонтана. И снова события покатились своим чередом. Строительство баррикад, нападение на военных часовых, уличные бои… Армия стреляет по городу из пушек, много убитых и раненых, военно-полевые суды объявляют смертные приговоры, многих сажают в тюрьму – скверный год. Правительство объявило Дюссельдорф главным очагом анархии и беспорядков во всей монархии. Видимо, именно так оно и было, и на каждого жителя приходилось тогда по солдату. Когда Кантадор и Лассаль хотели устроить сбор денег в пользу семей расстрелянных граждан, им почти ничего не удалось собрать: столь велик был страх.
Читать дальше