Дина Рубина - Завтра как обычно

— Ну, пошли? — спросил я.

— Хоть бы меня пришил кто из наших клиентов, — не поднимаясь и не глядя на меня, тихо проговорил он.

— Молчи, дурак! — прикрикнул я, и тут с эстрадки вдарило буйное трио, и поднесла микрофон к вишневому рту бабушка-солистка, вся переливаясь змеиными чешуйками на платье. Дольше здесь не имело смысла задерживаться. И мы с Григорием поднялись и вышли. Темнело. Ветер гонял по асфальту большой сухой лист. Искореженный и твердый, лист застревал под скамейкой, закатывался за телефонную будку и замирал там. Но ветер снова и снова, с какой-то увлеченной ненавистью выволакивал его из укрытия и гнал, как перекати-поле, по асфальту, дальше, дальше.

— Ты бы зашел когда-нибудь, — попросил Гришка. — К тебе Галя прекрасно относится, спрашивала, почему не приходишь. Посидели бы, потрепались… «Потрепались… — подумал я. — Нет, Гриша, не приду я. К тебе прийти — так это ведь в Галино лицо смотреть надо. А как смотреть?» К остановке подкатил «Икарус», медленно с шипением отворил двери.

— Твой автобус, езжай, — сказал я. Григорий впрыгнул на заднюю площадку и стоял там — огромный, красивый.

— Зашел бы. В субботу, — сказал он. — А, хрыч? Двери захлопнулись, и «Икарус» медленно пополз по дороге. Я видел, как Григорий качнулся в заднем, ярко освещенном окне, и ухватился за поручень.

В дежурной части уже сидели инспектор Аршалуйсян и сержант Ядгар — застенчивый, маленький и очень вежливый человек. В детстве Ядгар был беспризорником, и, может быть, поэтому ходил всегда осторожно ступая, слегка враскачку, вытянув шею, словно что-то высматривая, вызнавая. Посмотришь на него — Ядгар всегда «на стреме».

— Саша, где гуляешь? — строго спросил Аршалуйсян.

— Извините, Георгий Ашотович. Были вызовы?

— Два убийства и ограбление банка, — так же строго и спокойно проговорил Аршалуйсян.

— Шутит, — поспешно вставил Ядгар, застенчиво улыбаясь. Ворвался буйный, как всегда, Гена Рыбник — дежурный инспектор угрозыска, с оперативным саквояжем. Гена Рыбник держал в горах пасеку, и время от времени его физиономия видоизменялась — то бровь опухнет, то щеку раздует, то нос разнесет. Его спросишь: — Гена, что с тобой? Он вихрем проносится мимо, на ходу небрежно роняя:

— А! Пчелка! Гена влетел в дежурку, бросил саквояж на стул, сам хлопнулся на соседний.

— Гена, что со щекой? — сочувственно поинтересовался Ядгар.

— А! Пчелка! — махнул рукой Гена. — Что вызовы, были?

— Два убийства и ограбление банка, — спокойно и строго повторил Аршалуйсян. И опять Ядгар, не дав Гене дернуться, поспешил успокоить:

— Шутит.

— Хоть бы новенькое чего придумали, Георгий Ашотович, — ехидно сказал Гена.

— Не могу, дорогой. Толчок требуется, — невозмутимо отвечал Аршалуйсян. — Жду, когда пчелка укусит… куда-нибудь. Я стоял у окна и думал о Григории. Я знал его жену, Галю, знал Лизу, знал Аленку и Ваньку, и думал, как это мучительно, что никогда на свете, ни в какие счастливые будущие времена, если они, конечно, настанут когда-нибудь, так и не состоится счастья для всех разом.

— Разве это оперативный саквояж? — восклицал за моей спиной Гена Рыбник. — Это же хреновина, здесь нет магнитной палочки! Аршалуйсян останавливал его трескотню. Поднимал указательный палец и говорил торжественно:

— Ти-ха! У меня два уха!..В час ночи мы с Геной выехали на вызов. Улица Космонавтов, дом семь, квартира четырнадцать. Замечательный нам сегодня попался шофер, Володя. Он знал все переулки, все тупички и, наверное, мог проехать по городу с закрытыми глазами. Вот и этот дом — трехэтажный, старый, кирпичный он нашел сразу, и даже подкатил к нужному подъезду, словно всю жизнь приезжал сюда обедать. Мы оставили Володю в машине, а сами с Геной поднялись на третий этаж. Причем, пока поднимались по лестнице, Гена, не умолкая ни на секунду, рассказывал мне технологию откачки меда из ульев.

— Квартира четырнадцать? — я посмотрел в бумажку с адресом. — Квартира четырнадцать. А почему тихо? И тут бесшумно открылась дверь соседей слева, и кто-то неясный поманил меня пальчиком в темноту коридора. Это была белая бесшумная старушка. Она вся тряслась от ужаса.

— Гражданин милиционер, — горячо зашептала она, когда я вошел к ней. — Это я вызывала. Вы толкните ихнюю дверь, она не заперта. Убил он Катю, мерзавец, убил. Уже минут пятнадцать, как тихо. Я толкнул дверь, и мы с Геной вошли в прихожую. Везде — в кухне, в комнате, в прихожей, даже на балконе горел свет. На пороге комнаты, загораживая проход в коридор, стояло кресло. В нем развалился мужик в майке, в трусах. Голова его была откинута на спинку кресла, свисающая рука сжимала пустую бутылку. Я толкнул мужика в плечо, тот приподнял голову и зажмурился от света.