Анджела Картер - Кровавая комната

Toujours discret, Кот тем временем занят тем, что открывает ставни и распахивает окна навстречу прекрасному утру, в прохладном, но уже напоенном запахами воздухе которого его чувствительные ноздри улавливают первые веяния наступающей весны. Вскоре ко мне присоединяется и моя дорогая подруга. И я уже замечаю — а может, это только воображение моего любящего сердца? — чарующую величавость ее доселе столь грациозной и упругой походки. И мы сидим на подоконнике, как два добрых гения-хранителя этого дома; ах, Кот, кончилась твоя бродячая жизнь! Скоро я стану домашним, толстым котом, уютно свернусь на подушке и больше уж не буду петь при луне, очарованный наконец тихими домашними радостями, которые мы с моей подругой заслужили с лихвой.

Крики восторга пробуждают меня от сладких грез.

Naturellement [20], именно в этот момент их наивысшего наслаждения возвращается старуха, ведя за собой похоронного агента в шифоновом цилиндре и пару гробовщиков, черных, как вороны, и угрюмых, как судебные приставы, с ящиком из вязового дерева, чтобы унести тело. Однако они несколько оживились, когда их взорам предстала неожиданная картина, и акт любви был завершен под одобрительные крики и гром аплодисментов.

Зато какой шум подняла старуха! Полиция, убийство, грабеж! Пока Хозяин не кинул ей набитый золотом кошель как безвозмездный дар. (Тем временем я замечаю, что у этой здравомыслящей молодой особы, по-прежнему одетой в чем мать родила, достало ума завладеть связкой мужниных ключей, разжав его сухие, холодные пальцы. Как только ключи оказываются у нее, она становится полноправной хозяйкой.)

— Хватит, довольно твоих бредней! — обрывает она старуху. — Я сию минуту увольняю тебя и делаю тебе на дорогу неплохой подарок, ибо теперь, — сказала она, помахивая ключами, — я богатая вдова, а это, — указывая на моего голого, но счастливого хозяина, — тот молодой человек, который станет моим вторым мужем.

Когда надзирательница узнала, что синьор Пантелеоне действительно упомянул ее в завещании, оставив ей на намять о себе чашку, из которой пил по утрам воду, она без единого крика с благодарностью взяла увесистый кошелек и, чихая, убралась из дома, и об убийстве больше не голосила. После того как старого шута наскоро положили в гроб и похоронили. Хозяин стал владельцем огромного состояния, а животик Госпожи уже начат округляться, и теперь они счастливы, как два голубка.

Но в этом моя Полосаточка ее переплюнула, потому что кошки плодятся гораздо быстрее: три прелестных рыжих котенка, недавно появившихся на свет — все с белоснежными носочками и манишками, — лакают сливки и путают пряжу Госпожи, и у каждого — тоже улыбка на лице, а не только у их мамаши и гордого папаши, потому что мы с Полосаточкой улыбаемся теперь весь день напролет, вкладывая в эти улыбки всю свою душу.

Так пусть ваши жены, если они вам нужны, будут богатыми и красивыми; а ваши мужья, если они вам желанны, будут молодыми и сильными; а все ваши коты — такими же хитрыми, проницательными и находчивыми, как

КОТ В САПОГАХ.

Вечер был пронизан самодостаточным в своей ясности и лучезарности светом; его безупречная прозрачность была непроницаема, этот свет медно-желтыми вертикальными полосами просачивался сквозь бледно-охристые просветы в набухших от дождя серых тучах. Весь лес, словно пожелтевшие от никотина пальцы, был обсыпан яркими пятнами, листья влажно блестели. Это был холодный день в конце октября, и увядшие ягоды ежевики, словно печальные призраки, уныло качались на безжизненных ветках. Под ногами в рыжеватой тине мертвых папоротников, где земля так набухла от пролившихся в дни осеннего равноденствия дождей, что холод — пронзительный холод приближающейся зимы, своей мертвой хваткой сжимающий все внутренности, — просачивался даже сквозь подошвы, шуршали хрупкие скорлупки буковых орешков и шляпки желудей. Вяло покачивалась окоченевшая бузина; в осеннем лесу мало что вызывает радостную улыбку, и все же это еще не самое грустное время года. Вас лишь преследует ощущение неумолимо приближающегося замирания жизни; совершая свой оборот, год словно погружается в себя. Все обращено вовнутрь, стоит тишина, как в комнате умирающего.

Лес обступает со всех сторон. Вы шагаете меж елей, и вот уж больше не видно неба — лес поглотил вас. Из этого леса уже нет выхода, он вернулся в свое изначальное герметичное состояние. Как только вы оказались внутри, вам оттуда не выбраться до тех пор, пока он снова не позволит вам выйти, ибо нет такой ниточки, держась за которую вы могли бы выйти из леса живым и невредимым; тропинка давным-давно заросла травой, и ныне только зайцы да лисицы искусно рисуют здесь лабиринты своих следов, и не ступает сюда нога человека. Деревья покачиваются и шелестят, как тафтяные нижние юбки женщин, потерявшихся в чаще и отчаянно блуждающих в поисках выхода. Вороны падают камнем вниз, играя в салочки среди ветвей вязов, в которых они свили себе гнезда, и то тут, то там слышится их хриплое карканье. По лесу бежит небольшой ручей с размытыми, болотистыми берегами, но с приходом осени он погрузился в печаль; тихие, темные воды его уже схвачены первым ледком. Все замирает, все уходит в небытие.