Анджела Картер - Любовь

— Раздвинь ноги, — сказал он. — Дай мне взглянуть.

Она повиновалась, слабо недоумевая, как и некогда с Ли: перед нею уже маячила огромная разница между ее желаниями и ее действительностью. Базз склонился у нее между ног и прищурился, пытаясь как можно лучше разглядеть ее опасное нутро — все ли там в порядке, не прячутся ли где ему на погибель клыки или гильотина. Хотя никаких видимых улик не нашлось, тело ее казалось ему слишком подозрительным и он не мог заставить себя взглянуть ей в глаза, поэтому, схватив ее за плечи, грубо перевернул на живот. Аннабель изумилась: с нею обращались бесцеремонно, как с рыбой на разделочной доске, ее свели к безликой плоти; помочь себе она ничем не могла, ибо угодила в собственную сеть. Он ткнулся в нее со спины, и через несколько секунд все свершилось; неуклюже протолкнувшись в нее, он сразу кончил и тут же вышел, содрогнувшись так, будто поморщился всем телом.

Она вся съежилась на его тошнотворной постели. Базз что-то пробормотал — она не поняла и натянула на себя простыню, спрятаться, но стоило его руке случайно коснуться ее волос, как он сам отпрянул.

Они поддавались своему воображению слишком часто и чересчур много, а потому истощили все возможности. Они обнимали фантомы друг друга, и в тайном уединении каждый лелеял изысканнейшие удовольствия, но таким знатокам нереальности, как они, невыносимо чувствовать грубую тяжесть, дурной запах и спелый вкус настоящей плоти. Осуществлять фантазию — всегда опасный эксперимент; они предприняли его слишком опрометчиво, и он не удался, но Аннабель пострадала сильнее — ведь это она пыталась убедить себя, что жива.

Она съежилась на его тошнотворной постели и прошептала: «Я хочу домой», — ибо утешение виделось ей только одно: притвориться, что само это горчайшее из разочарований — не более чем сон и, когда рассветет, диковинное смуглое тело Базза превратится в знакомый образ ее мужа: все равно же она так часто воображала, что один — это другой. Базз закрыл лицо руками и дал ей одеться, дал выйти одной на темные улицы — хрупкому, ломкому существу, чье тело предало и ее воображение, и его.

Она вошла в кухню, когда Ли жег три свои драгоценные фотографии, по очереди поднося к их уголкам спички; потом смотрел, как чернеют в голубом пламени изображения, а каждый ссохшийся клочок ронял в раковину и открывал кран, чтобы смыть пепел. Аннабель взяла с буфета чашку, обошла мужа со спины, налила себе воды и выпила. Ли разрывался между ревностью и еле сдерживаемой свирепой яростью — настроение весьма поганое, поэтому к сочувствию он склонен не был; он видел только, что она в таком состоянии, когда ей можно сделать больно, и выпад произвел сразу же:

— Но что же он с тобой сделал? Что он действительно с тобой сделал? Велел задрать ему хвост и поцеловать в задницу?

Она бессловесно покачала головой, и Ли зашелся недобрым хохотом.

— Когда он еще жил с моей теткой, в ее последнее лето, он притащил домой молодую девку, увел ее к себе в комнату, а я в кухне как раз готовил старушке ее «Бенджерз», и тут раздался грохот, кошмарный грохот, точно кто-то свалился с лестницы, — и дверь распахнулась, вот так сразу. И в кухню ввалилась эта девка — совершенно голая, трусики сжимала в кулаке. Она сказала: «Если он думает, что я это сделаю, он сильно ошибается».

— Для него я бы сделала все что угодно, если бы он мне позволил, — мрачно вымолвила Аннабель.

Ли увидел, что его насмешки она не поняла, и уже совсем было открыл рот сказать что-то более доступное и грубое, но лишь пожал плечами и смолчал: ясно, что она не обратит на него ни малейшего внимания. Жажда мести утихла в нем, когда он разглядел, насколько подавлена и опустошена Аннабель, — он бы попробовал ее как-то утешить, если бы знал как и если бы это удавалось ему раньше.

Она ополоснула чашку и поставила ее, перевернув, на сушилку. Вошла в спальню, передвигаясь с крайней осторожностью: она собиралась сыграть свою последнюю партию, поэтому требовалось очень сильно сосредоточиться и подавить в себе панику; она решила соблазнить Ли.

Избегая его взгляда, она сняла одежду и поспешно укрылась на дальнем краю постели, чтобы он ничего не заподозрил. Ли решил, что она подсознательно сообщает ему, что теперь ее тело недостижимо, и, раздеваясь гораздо медленнее, сказал себе: «Вероятно, между нами все кончено и она никогда больше не позволит мне засадить ей». И это принесло ему большое облегчение: одна мысль о том, что в эту ночь он может даже случайно коснуться под одеялом ее руки или ноги, наполняла его отвращением. Он мучительно улегся с нею рядом во тьме, уже смирившись с пустотой, — и тут понял, что все это время Аннабель коварно поджидала его.