Станислав Золотцев - Камышовый кот Иван Иванович

Но, надо заметить ради справедливости, эта Верина шутка совсем не соответствовала действительности. Сегодня Федя и думать не хочет об издании своих стихов. Нет, ему не надоело это «безнадёжное дело» (сие определение поэтического искусства он от меня перенял и взял на вооружение). Просто он взглянул на себя со стороны… В Талабске вышла книга юных стихотворцев нашей области, там были напечатаны и творения младшего Брянцева. В том числе и отрывок из поэмы об Иване Ивановиче — помните, «Кошачий взор».

Так вот, привёз Фёдор из Талабска десяток экземпляров этого сборника. Но вместо того, чтобы подарить но книжечке самым родным людям и приятелям-подружкам, он засунул эти сборники куда-то очень далеко, в самый дальний завал своей, уже немалой библиотеки… А когда я в очередной раз навестил семью Брянцевых, он признался мне, что ему совестно смотреть на свои опубликованные стихи.

«Когда в тетрадке они были написаны и даже когда Верушка мне их на машинке напечатала, так вроде почти всё мне нравилось. А прочитал их в этой книжке, так за голову схватился, чувствую — горю весь от стыда. Будто не я эти стихи писал, а какой-то… ну, без всякого слуха человек, без всякого понимания, да и безграмотный вдобавок… Нет, права моя сестрица, — а у неё-то тоже книжечка с формулами, вон, вышла в Москве и ещё где-то на английском, так она мне говорит: ты, Федя, как тот шофёр, который не знает ни как скорость переключать, ни даже как зажигание включать и тормозить, а хочет лихачом быть и людей возить… Нет, дядя Слава, я решил: хоть на стихи меня по-прежнему и даже больше тянет всё время, а… больше ни строчки никуда посылать и отдавать не буду. До тех пор, пока не только что ямб от хорея отличать не научусь, но и всеми видами того же ямба управлять, как папка своей техникой! Вот все кричат — бардак вокруг, везде бардак, а я сейчас по-настоящему понял, почему этот бардак. Потому что вот такие, как я, только постарше, воображают, будто что-то умеют. Вон, папка наш — тот как отбрыкивался, когда его в начальство двигали, криком кричал: не могу, не умею. А теперь вроде бы справляется, хоть и со скрипом всё идёт, а сам уже не помнит, когда последний раз на своей рыбалке или на охоте был, а раньше без них жить не мог…

А других таких случаев я и не знаю, — завершил юный сельский поэт и натуралист. — Наоборот, по радио, по телеку только и слышно: я знаю, как надо, я вас научу, я вас поведу! Вот такие шофера, как я в стихах… Вот откуда весь бардак-то, по-моему… Так что единственная мне польза от этого сборника — что на себя, как в зеркало посмотрел. И вижу — ну и „портрет хари лица“! Про Ван Ваныча, про такое чудо — и так позорно написать! это ж надо же…»

…Признаюсь, не без радостного волнения слушал я эту горячую исповедь паренька, ещё недавно ходившего в «мелких». Во-первых, редко можно услышать подобные откровения от молодых ребят, пишущих стихи или прозу, — как правило, каждый из них считает себя гением. Само по себе это и неплохо, — но ведь надо же хоть иногда смотреть на себя со стороны. Вот это мало у кого получается. У Феди — получилось. Но ведь и верно: был он тем схож со своим четверолапым камышовым питомцем, что рос «наособицу», исключением из правил…

Поэтому и я, и тем более родители Фёдора были убеждены в сугубо литературно-филологическом будущем паренька, что называется, с младых ногтей гуманитария по натуре. Он и сам не раз говорил на последнем своём школьном году, что направит стопы по моим давним следам, на филфак питерского университета.

Однако планы — одно, жизнь — совсем другое, в чём мы все ещё раз убедились на примере начала взрослой судьбы младшего Брянцева. Он действительно, уехав летом в град Петров, оттуда вернулся через месяц студентом. Но — не филологом, и не на денёк-другой повидать родных, а — чтобы жить и работать дома. Федя, к нашему общему неописуемому удивлению, стал студентом-заочником аграрной академии, которая находится в прекраснейшем Царском Селе, в дворцово-парковом петербургском пригороде, носящем имя Пушкина…

Фёдор, как ни расспрашивали его, долго не объяснял никому дома, почему так произошло. По его словам, едва он сошёл с поезда, ему нестерпимо захотелось повидать Лицей, побродить над царскосельскими прудами, где плавают белоснежные гордые лебеди — словом, вдохнуть в себя ту красоту, что была начальным миром кудрявого отрока, ставшего Поэтом Всея Руси… Так паренёк из деревни Старый Бор и сделал: дошёл до соседнего вокзала, сел в электричку и поехал в Пушкин. Побродил, подивился, поглазел, поахал, надышался, наприкасался, наочаровывался… Пошёл бродить по окрестным паркам, беседуя про себя попеременно то с Александром Сергеевичем, то с Анной Андреевной, то с тенями других великих и знаменитых «царскосёлов». И в этом полуобморочном состоянии наткнулся на вывеску, надпись на которой была почти космически далека от всего, что заполняло в те мгновенья его душу. Она гласила, что во дворце, над входом в который красовалась вывеска, готовят специалистов по сельскому хозяйству.