Олег Зайончковский - Люда

РЭМ, к которому приставлены Люда и ее помощница, подслеповатая Мария Кирилловна, обозначен номером 01. В соседней комнате гудит его младший брат, номер 02; тот поновее, и ему, как правило, поручается работа более ответственная. Через коридор напротив – дверь в светокопию. Это еще одна репрографическая служба, но без нужды туда лучше не заглядывать. Там светокопировальные машины пылают горячими лампами и густо выдыхают аммиаком, вышибая у непривычного человека слезу; там, обрывая лиловые рулоны на листы, горланит без умолку дюжина чертовок-светокопировщиц, ошеломительно, не по-женски крепких на язык. РЭМ и светокопия – это и все хозяйство сектора. Есть еще небольшая комнатка, но в ней никто не работает, а устроен склад, больше, впрочем, похожий на свалку. Здесь встретились списанная кособокая “Эра”, бабушка отечественной репрографии, и ни дня не работавший ротапринт, весь в паутине и окаменевшем солидоле; здесь свалены сломанные пылесосы и банки из-под порошка-тонера, а также множество почти уже безымянного барахла, которое по-хорошему надо бы вывезти в овраг за заводским забором. Леша Трушин, и.о. начальника сектора, давно мечтает оборудовать в этой комнатке отдельное помещение для себя и для механика Сергеева, но его смущает то, что он – и.о. Вот уже шестой год его то ли не хотят утвердить, то ли забывают, а комнатка только все теснее захламляется.

Так что своего кабинета у Трушина нет, да он ему и не положен. А вот несгораемый шкаф положен и есть. В этом шкафу и.о. хранит известные ценности: разные инструкции, документы, гаечные ключи и, главное, канистру со спиртом-ректификатом, наличие которой делает Лешин шкаф весьма уважаемым в инженерном корпусе. И, конечно, имеется в шкафу полка для личного, хотя личного-то как раз у Трушина немного: чайная чашка, подаренная женщинами на двадцать третье февраля, газета “Футбол-хоккей”, сверток с мамиными беляшами на обед и женский зимний сапог с оторвавшейся набойкой. Сапог этот принадлежит Люде; Леша при случае отнесет его в цех, чтобы там мужики сделали новую набойку из полиуретана. Откуда у завсектором такая забота о подчиненной – это давно уже ни для кого не секрет: все в отделе знают, что Трушин влюблен в Люду с РЭМа, хотя многие удивляются, почему именно в нее.

А началось это прошлым летом в совхозе, на прополке кормовой свеклы.

Как обычно, все вспомогательные подразделения (к каковым относится и отдел научно-технической документации) наряжены были тяпать свеклу почти в полных своих составах, большей частью женских. В день, предшествовавший выезду в поле, коллективу репрографии раздали тяпки и криво пошитые тряпочные перчатки – для защиты маникюра. Перчатки, среди которых попадались даже шестипалые, выдавались всем без ограничений, а вот тяпки – эти были на счет. Казенный инвентарь многоразового использования, тяпки далеко не все уже годились в дело. Люде, например, досталась просто безобразная – длинная не по росту, с тупым лемехом, болтавшимся на подгнившем снизу черенке.

Девушка, знающая кое-какой толк в огородном инструменте, уныло вздохнула и пошла к механику Сергееву.

– Сергеев, – попросила она, – будь другом, наладь мне, пожалуйста, тяпку.

Механик, который полдня тем только и занимался, что налаживал женщинам тяпки, молча кивнул и принял у Люды ее инвалида.

– Зайдешь попозже, – сказал он и, положив мотыгу на верстак, принялся ее разбирать.

Работал Сергеев как всегда ловко, даже красиво; движения его были сильные, точные – видно было сразу, что тяпка попала в хорошие мужские руки. Люда не хотела ему мешать, но… почему-то не уходила.

– Ты чего стоишь? – обернулся к ней Сергеев. – Сказал же: погуляй пока.

– Я ничего… – Девушка слегка смутилась. – Смотрю просто.

– Ты на меня не смотри, я человек женатый. – Сергеев усмехнулся и добавил: – Ступай, ступай, сделаю тебе тяпку лучше всех.

Назавтра заводской дежурный “пазик” вывез репрографию в совхозное поле. Было раннее-раннее утро. В низинах не истаял еще ночной туманец; в кустах досвистывал последний соловей; грачи, не проснувшиеся толком, вяло бродили в бесконечных свекловичных междугрядьях, будто искали там что-то потерянное вчера. Природа еще только зевала и потягивалась, когда люди вдруг шумной гурьбой высыпали на ее лоно – бесцеремонные, как дети, забравшиеся с утра в материнскую постель. Высадив тяпочный десант на краю поля, “пазик” за несколько приемов с трудом развернулся и, не оглядываясь, запрыгал по проселку назад, в сторону города.