Миша Ландбург - Семь месяцев саксофона

– Ещё как хочется, – повторяет Зина.

– Освобожусь в десять, и можно будет поехать к морю, чтобы послушать, как бегают волны. Так, как бегают волны, никто в мире бегать не умеет.

Смотрю, как Зина уходит.

Мой сменщик Рахман приходит ровно в десять.

***

Опустив в «фиате» боковое стекло, вдыхаю тепло ночи и, включив приёмник, ловлю бодрящий шёпот саксофона.

Первая женщина, в которую я влюбился, была арабка из Лода. Ей было за пятьдесят, но для меня её возраст существенного значения не имел, так как мне было около двенадцати.

По утрам арабка появлялась на нашей улице с тележкой, груженной дынями, и оставалась на тротуаре до наступления темноты; я трепетно разглядывал её груди, которые каждая были величиной с супную кастрюлю; и были они не круглые, а квадратные, и находились не там, где у других женщин, а прямо на животе. Груди арабки приводили меня в мучительное состояние, и по ночам мне снилось, что они колышутся на моих дрожащих от возбуждения коленях, а я заботливой рукой отгоняю наглую муху, которая норовит разместиться именно на том, что волнует меня больше всего на свете.

Потом, когда сезон дынь окончился, я влюбился в другую женщину, которой было лет шесть-семь; у неё было красивое имя Бланш, а ещё у неё был серебристого цвета велосипед. Бланш привезли из Франции, и этот факт погубил всё дело. «Все француженки – бляди!» – утверждали на нашей улице. (Прежде я узнал, что все румыны – воры!) «Француженки только и делают, что задом виляют, – говорили братья Азулай, – и этим местом зарабатывают себе на пропитание».

Несколько недель кряду я внимательно присматривался к телодвижениям Бланш, но ничего «французского» не обнаружил; по правде говоря, я не обнаружил у Бланш даже наличие зада, но, приученный слушаться взрослых, я, после некоторой внутренней борьбы, подавил в себе чувство к бляди.

***

Любовь! Снова любовь!

Звоню в комнату медицинских сестёр:

– Пожалуйста, сестру Зину.

– Кто просит?

– Сумасшедший!

Зина подходит к телефону через минуту.

– Какого чёрта ты замужем? – спрашиваю я.

– Так уж…

– Это отменить можно?

– Прошлое не…

– А забыть?

Тишина, словно наступил конец света.

– Не молчи, – прошу я.

– Где ты? – вдруг говорит Зина.

– В проходной, но могу попросить, чтобы меня сменили, и мы сможем…

– Ладно.

– Тогда в четыре, возле ворот.

– Ладно.

– Надеюсь, что твоя память…

– Ненавижу её.

– Грустные глаза – это из-за памяти?

– Не мучай меня.

– Прости…

Ровно в четыре появляется карлик и, взобравшись на стул, раскладывает у себя на коленях нейлоновый мешочек с пятислойным сэндвичем.

– Спасибо, приятель, за услугу! – говорю я и выбегаю к Зине.

– Как мама сегодня? – спрашиваю я.

– Лечится… – Зина задумчиво смотрит то на меня, то на пыльный куст виноградника.

– В машине полный бак бензина, – говорю я.

– Отлично, – говорит Зина, и я ощущаю на своём колене тепло женской ладони.

«Жаль, что отменить прошлое невозможно…» – думаю я.

***

Находясь в засаде, солдаты знают, как отвлечься от страха и всякого другого: следует перевести взгляд от автомата на травинку в песке, а потом на небо, на ногти, на пуговицу нагрудного кармана, на уснувшего товарища, на гусеницу танка, на ящик со снарядами, на тень, сбегающую вниз по холму, на пыльный ботинок, на пролетевшую в небе птицу и снова на ногти; главное, взгляд надолго ни на чём не останавливать…

***

– Не хочу думать о прошлом, – говорю я.

– Не думай.

– А ты?

– Я не думаю.

На моём колене ладонь – белая, прозрачная. «Наверно, у Зины и спина белая, и живот…» – перевожу взгляд на шоссе, на мимо проехавшую машину, на рекламный щит, а потом снова на ладонь.

– Держи так, – прошу я, – держи руку так всегда…

Зина молчит. «Сражается с памятью», – решаю я. Взгляд Зины останавливается на кафе при заправочной станции.

***

Лицо хозяина кафе залито улыбкой. Работает кондиционер. Над столиками лица: плоские, мясистые, безучастные, недоумённые… Человеку язык ни к чему – говорят лица. Передо мной лицо Зины. У Зины лицо любимой.

Интересуюсь:

– Какое лицо у меня?

– Глупое, – отвечает Зина и идёт к стойке б ара. Она возвращается к нашему столику с небольшой бутылочкой бренди. – Хочу «обмыть» мой будущий портрет. Крупные события надо «обмывать» непременно! Русский обычай…

– Русские знают толк в крупных событиях, – говорю я. – А что пьёт твой муж?