Алан Черчесов - Дон Иван

Выполнив свои обязанности по отношению к соплеменнику, торуша отправляются пировать”.

Статья служила прелюдией к рекламе дайвинга(!) на Сулавеси. Дальше читать я не стал. Разложив журнал на коленях, я вперился в снимок торуша-аборигена с пронзенной ноздрей и, отирая ладонью с глаз изморось, затрясся всем телом. Не помогло. Тогда я впился зубами в кулак и заклохтал по-куриному. Сосед мой по креслу беспокойно заерзал и ткнул меня в ухо своей бородой. Лучше бы он промахнулся! Щекотка меня доконала. (Будь я сам “заболевший” торуша, мне б в страну Пуа попасть не светило: я бы от этой кормежки да щупаний дал с острову деру. Что меня радует на Сулавеси, так это идея, будто бы смерть – самое несерьезное дело на свете. Уверен, Анне она бы понравилась. Как и весьма ироничное в нашем контексте приглашение к дайвингу.) Когда этот куст в шляпе сунул мне в ухо укропный пучок, я не сдержался. Я так хохотал, что самолет едва не сорвался в пике. Хасид бурчал и кололся, подметая мне веником шею, чем только усугублял мое щекотливое положение. Стюардесса, впервые столкнувшаяся с приступом помешательства на борту, норовила всучить мне стакан с минералкой, который в итоге сама же и осушила. Как вести себя с эпилептиками, роженицами и террористами, ее научили, а вот чем усмирять несчастье под пыткой щекотки – едва ли. Честное слово, мне было стыдно. Но когда бывает смешно, стыдно бывает смешно, а не стыдно…

Дня через три позвонивший Махмуд сообщил мне, что поиски свернуты. Я усмехнулся, подумав еще, что мне повезло, ведь Махмуд не мог видеть, как я усмехнулся. В благодарность за дружбу я послал ему почтой серебряный нож, упаковав его заодно с башмаками для его честь-имею-чувячного подчиненного. Отдельным письмом я отправил два чека: один – на приобретение нового морозильника, второй – банковский, на предъявителя (то бишь Саида, которому, как объяснил я в письме, не удалось сочинить мне подарка).

Из самого же Марокко вскоре пришел документ с красивой печатью, удостоверяющий смерть моей Анны. Как объяснил адвокат:

– Эта бумага нам позволяет получить разрешение на погребение.

– Я просил бы вас уладить формальности без меня.

– Правила требуют, чтобы вы…

– Правила? – перебил его я. – Разве смерть ее не была нарушением правил?

Адвокат растерялся:

– Извините, сеньор, но, по-моему, вы не совсем понимаете, какое богатство вас ждет.

– Меня обокрали на Анну, а вы говорите “богатство”! Возьмите все деньги и купите хотя бы один из тех дней, когда она была здесь, а не там, откуда прислала мне это богатство.

– Я разделяю вашу печаль. Но взываю к вашему благоразумию. Завещателям свойственно заострять внимание наследников на подробностях погребения.

Я послал его к черту.

Хоронить пришлось пустой гроб, куда я, поразмыслив, уложил ночную рубашку.

Людей собралось человек пятьдесят. Никого я не знал, но по их жадным взглядам понял, что сам я здесь знаменитость. Я отвечал им учтивым поклоном и втихомолку злорадствовал: никто из гостей не был в курсе моей маленькой шалости – гроб изнутри я пометил тайком емким смыслами штампом уплачено. (Если от вас убежал ваш мертвец, лучший способ ему потрафить – заставить его улыбнуться.)

Помимо церковного отпевания, никаких других церемоний намечено не было. На вопрос стряпчего, собираюсь ли я организовать Анне поминки, я ответил категорическим нет:

– Поминать ее с теми, кого вижу впервые? Увольте! Я не танцую стриптиз на поминальном столе.

Прямо с кладбища адвокат доставил меня в контору нотариуса, где тот огласил еще раз последнюю волю почившей. Наличие завещания меня озадачивало: к крючкотворству Анна всегда относилась брезгливо и не раз чертыхалась в адрес юристов, готовых судить тебя только за то, что ты дышишь. Теперь же, когда она не дышала, выяснялось, что супруга моя обратилась к ним загодя – без какой-либо внятной причины. Дата под текстом меня потрясла: подпись заверена днем как раз накануне отъезда в Марокко. Согласитесь, мне было о чем призадуматься.

Сюрпризы на этом не кончились: не прошло и недели, как по телефону меня попросили о встрече две странные персоны, чьи имена ничего мне не говорили, однако, когда эти двое подсели в кафе за мой столик, их лица мне показались знакомыми.

– Чтоб вам было проще, сделаем так…

Оба надели очки с темными стеклами, и тут я припомнил:

– Немые туристы на марокканском осле?

– Точнее, телохранители. Между прочим, ваши.