Мишель Рио - Неверный шаг

— Вот именно. На мой взгляд, они вредят друг другу.

— Вы не можете любить женщину, с которой вы спите?

— Я этого не говорил.

— Не понимаю.

— Я мог бы любить женщину и спать с ней, но не то и другое сразу.

— Почему?

— Потому что любовь препятствует непотребству, то есть истинному наслаждению. Должно быть, увлекательно любить женщину и превращать ее в источник удовлетворения — попеременно. Сдается мне, что не только мужчина выиграл бы от такого чередования противоположностей.

— Любовь — уважение… Секс — непотребство… Вы говорите, как пуританин — извращенный, но верный своей морали.

— Это просто удобная формула, способная увеличить наслаждение.

— Это все равно что видеть в любви лишь удобную возможность нравственного падения, а за законом признать единственную ценность — быть поруганным.

— Не впутывайте сюда закон.

— А почему, собственно, нет? Закон, в основе своей, в идеале, — уважение к ближнему, иными словами, разновидность любви или альтруизма, самоограничение.

— Вы смешиваете разные понятия. Существуют, с одной стороны, правила и установления человеческого общества: законы, мораль, философия, религия, — действительно основанные на альтруизме и — постоянно нарушаемые постольку, поскольку они представляют собой не что иное, как искусственные ухищрения утопического сознания. А с другой стороны, существует Закон — единственный подлинный закон — и это закон естества. И в основе этого закона лежит именно то, что человеческое установление признает непотребным, а именно: охотничий инстинкт, господство сильного над слабым и убийство. Любовь — это аномалия, причудливый дефект власти, — аномалия, напрасно возведенная в правило.

— Допустим, что это так, — и вы нисколько не жалеете об этом?

— Какая разница? Не я придумал закон. С меня довольно и того, что я не делаю вид, будто его не существует. Скажем так: я приноровился к нему. Высказывать же на этот предмет скандальные с общепризнанной точки зрения суждения — бесплодный и пустой разговор.

Все это он проговорил учтиво, бесстрастно и почти отстраненно, словно не убеждал, а изрекал самоочевидные истины.

— Это не всегда пустой разговор, — возразила Мари. — Некоторые люди борются за то, чтобы поставить человеческие законы выше закона естественного. И иногда отдают за это жизнь.

— Полагаю, они находят в этом свою выгоду.

— Почему вы спасли Жюли?

— Полагаю, я нашел в этом свою выгоду.

Она посмотрела на него, задумчиво.

— Что вы за человек?

— Какое это имеет значение?

— Никакого, вы правы. Извините меня.

Они покончили с ужином, не сказав больше ни слова. Он поднялся со своего места, подошел к ней, взял со стола салфетку, поднес ей ко рту.

— Прикусите.

— Что вы собираетесь делать?

— Не хочу разбудить Жюли. Зажмите зубами.

Она послушно закусила салфетку. Он завязал концы у нее на затылке. Заставил ее встать, стянул с нее платье. Смочил пальцы слюной, раздвинул ей ягодицы и проник в нее неторопливыми уверенными движениями. Затем взял ее. Она сдавленно вскрикнула из-под салфетки и попыталась вырваться. Но он крепко держал ее за бедра. Мало-помалу Мари обмякла и, наклонясь вперед, налегла на стол, чтобы облегчить проникновение. Она глухо постанывала. Когда все было кончено, он развязал салфетку и протянул ей платье. Не оборачиваясь, Мари выговорила:

— Я и не знала, что это может быть так хорошо.

Мари дремала, раздавленная усталостью и наслаждением. Незнакомец встал, оделся, открыл дверь и потушил свет. Из темноты донесся голос:

— Никогда не испытывала ничего подобного.

Он вышел, закрыл за собой дверь. Через большую гостиную, слабо освещенную с улицы, направился к входной двери. Передумал, подошел к спальне Жюли, осторожно отворил дверь. Маленькая девочка спала, затерявшись где-то посредине огромной кровати, залитая сиянием ночи, расстелившей через оконное стекло свой бледный свет по всей комнате — именно в тот момент, когда, по счастливой случайности, было кому наблюдать эту очаровательную картину. Она спала на спине, с приоткрытым ртом, ее волосы разметались на подушке, одна рука откинулась в сторону, другая лежала у нее на груди. Жюли спала глубоким сном, с той необыкновенной блаженной доверчивостью, с какой спят дети, уверенные, что их любят, и коты, разомлевшие от еды и тепла. Незнакомец почувствовал, как к нему возвращается прежнее беспокойство, то самое, которое он уже испытал днем, неся ее на руках. Но на этот раз он не собирался с ним бороться, поскольку твердо знал, что вошел в эту комнату с единственной целью — отыскать то, что вселило в него тревогу.