Тауфик аль-Хаким - Избранное

При этом он преследовал только одну цель. Так повысить свой голос, чтобы раскаты его были слышны в доме доктора. Время от времени он поглядывал на окно.

Но, к сожалению, все эти маневры пропали даром. Они привлекли внимание только одного человека, сидевшего позади него. Селим не заметил, как он подошел, но от этого господина не ускользнуло ни одно движение юзбаши. Пристальный взгляд и с трудом сдерживаемая улыбка говорили о том, что он развлекается и наслаждается, словно смотрит забавную пьесу. Это был не кто иной, как Мустафа-бек, сосед Селима, живший этажом ниже.

Если бы Селим хоть раз взглянул на дом № 35, смежный с домом доктора Хильми, в котором жила его семья, он заметил бы в одном из его окон женщину, уже давно бросавшую отчаянные взгляды на кофейню. Он мог бы даже услышать шум и стук, который непрерывно производила эта особа, переставляя с места на место глиняные кувшины с медными крышками.

Но юзбаши ничего этого не видел. Не видел и Мустафа-бек, всецело поглощенный созерцанием экстравагантного поведения Селима. Увлеченный этим зрелищем, он не смотрел по сторонам и ничего не замечал.

Жара усилилась, и солнце так припекало, что Селим был вынужден надеть феску. Он бросил последний взгляд на окно и, вынув часы, посмотрел на циферблат. Увы! Стрелка еще не перешла одиннадцати, а члены его семьи обычно возвращаются домой к обеду не раньше часа пополудни. Что же ему делать? Посидеть еще или уйти? Но куда? Селим был в нерешительности, не зная, что предпринять.

Вдруг он вспомнил кофейню «аль-Гинди» и время, когда она была его излюбленным местопребыванием. Он подумал об очаровательных француженках, посещавших ее, и о той любви, которой он в своем воображении пользовался у этих прелестных газелей, сбегавшихся к нему и с восхищением взиравших на его победоносно закрученные усы. А теперь… О, горе! Да смилуется Аллах над пораженным страстью сердцем, которое заставляет его приходить в скверную кофейню Шхаты и просиживать в ней целые дни, глядя, подобно идолопоклоннику, на окно, у которого никого не видно.

Селим зевнул, лениво протянул руку, взял со столика газету и попробовал читать. Но глаза его все время смотрели поверх страницы, беспокойно бегая во все стороны, словно чаинки в чашке, и в конце концов снова останавливались на заветном окне.

Селим продолжал сидеть на месте, но вдруг произошло нечто, заставившее его выронить газету и внимательно взглянуть на противоположную сторону улицы. Он увидел, как в подъезде их дома появился Мабрук с небольшим свертком под мышкой. Внимание и подозрительность Селима возбудил красовавшийся на Мабруке «выходной» кафтан. Это была его единственная приличная одежда, которую он берег для праздников, торжеств и ярмарок. Но еще важней и удивительнее было то, что Мабрук явно направлялся к дому доктора Хильми.

Слуга сделал несколько шагов по улице, негромко напевая: «Моя месячная плата — то, что мне она сказала…»

— Эй, эй! — крикнул Селим, привстав.

Мабрук повернул голову и улыбнулся, но не ответил ни слова. Он продолжал: «Ты ступай теперь, напейся и придешь к лицо открывшей…»

Селим поднялся во весь рост и закричал, энергично жестикулируя:

— Постой! Послушай, что я тебе скажу! Послушай, что я тебе скажу! Одно слово, и ты пойдешь дальше.

Мабрук опять не ответил, но приостановился и, продолжая напевать, посмотрел на Селима, потом повернулся к нему спиной и, приплясывая, двинулся дальше. Дойдя до дома, в котором жил доктор, он оглянулся, подмигнул Селиму и быстро вошел в подъезд.

Селим злобно процедил сквозь зубы: «Этакая, право, скотина!» — а сидевший позади него Мустафа-бек весело улыбнулся: он не пропустил ни одной подробности этой сцены.

Прошло минут десять, и из дома № 35 вышла женщина, закутанная в черный изар. С минуту она стояла неподвижно, долго и пристально глядя на кофейню; глаза ее поблескивали из-под покрывала. Затем она повернулась спиной к кофейне и пошла по улице Селяме, направляясь к площади Ситти Зейнаб.

Увидев эту особу, Селим вскочил и, забыв про палку и газеты, поспешил за ней. Широко шагая, он нагнал женщину, которая, плавно покачивая бедрами, шла перед ним спокойно и неторопливо. Ее движения вызывали представление о колыхающихся на спине верблюда носилках.

Селим быстро подкрутил усы, поравнялся с ней, кашлянул и сказал вполголоса:

— Ах! Крошка! Ваш слуга, ханум. Что прикажете, экипаж или автомобиль?

Женщина сразу узнала его голос, остановилась и грустным, разочарованным тоном произнесла: