Ваграм Мартиросян - Глупый человек

Он ждал от меня ответа. Это тоже испытание? Лично от Него? Как мало видел я счастливых людей. Каких страшных бед я только не был свидетелем и жертвой. Но если я возьму на себя груз ответственности за правду, то могу так огорчить Бога, который и так делает все в меру своих сил, что испорчу Ему настроение, и Он совсем перестанет заниматься делами человеческими. А кроме того… что я мог сказать, чтобы это было от имени всех?

— Людям достаточно знать, что Ты существуешь, Господи.

— А теперь встань и иди. Мы с тобой уже больше часа разговариваем.

— Куда?

— По дороге ты найдешь свое счастье.

— Не надо смеяться.

— Не надо задавать нелепых вопросов.

У меня больше не было времени.

— Если ты отказываешь мне в счастье… Могу я попросить Тебя о другом, этим я не потревожу ничьей воли и зависть ни у кого не вызову.

— О другом — проси!

— Воскреси мою мать.

— Когда ты был ребенком, ты искренне молил, чтобы я за счет твоей жизни продлил жизнь твоей матери. Это, разумеется, когда ты еще не решил, что ты подкидыш.

— Не знаю, с чего это я так вдруг решил, я ведь был шестым ребенком в семье, пусть и не похож лицом на братьев и сестер.

— У всех детей возникают такие мысли. Этим вы придаете силы настоящим подкидышам и сиротам.

— Ты сделаешь то, о чем я попросил?

— В свое время я исполнил твою просьбу. Причем в подобных случаях я не сокращаю жизнь просящего. Эту твою просьбу я тоже исполню, если ты хорошо подумал.

Я не подумал хорошо, но очень соскучился по матери, поэтому кивнул.

— Да будет так, — сказал Он.

…Мать стояла возле расщелины в скале. Она выглядела так, как в последний день свой жизни. Я обнял ее. Почувствовал, что внутренне немного успокаиваюсь. Потом сообразил, что невольно опираюсь на нее и она вот-вот выскользнет из моих объятий, если я ее не удержу. Я крепко схватил ее за руку, и мы стали спускаться. Тихонечко, мелкими шажочками, потому что она была очень слаба, а склон Арагаца, известно, каменистый.

— Я знала, что ты придешь мне на помощь, — сказала мать, — мой святой сынок.

— Ах, ма… какой там святой, о чем ты…

Она не ответила.

— Раньше ты, наверное, знала, кто я, а теперь не знаешь. Я столько лет ни о чем тебе не рассказывал… чтобы ты не страдала из-за меня. А многое я просто постеснялся бы тебе сказать.

— Да, сынок.

Она смотрела не на меня, а перед собой.

— Но знаешь ли ты, во скольких своих бедах виноват был я сам: я не делал того, что, знал, было единственно правильным, на подлость пытался ответить тем же… И даже это у меня не получалось. В итоге и силой на силу не отвечал, и не принимал смиренно… Я никого не предавал, но и невинных защищал не часто. Изменял своим принципам… И в то же время хотел, чтобы меня считали честным и хорошим.

— Да, сынок.

— Я ужасный человек, да, мам?

— Да, сынок.

Мать меня не слушала. Я решил припомнить что-то такое из содеянных мной злодеяний, чтобы вывести ее из этого равнодушного состояния, но ничего подходящего не придумал. Она заговорила первой.

— Ты хоть ел что-нибудь?

— Да нет, мам, какое там, забыл…

— Неужто и с тебя Господь спросит? Поешь.

Она все тяжелей повисала у меня на руке. Мы сели под первым попавшимся деревом — огромным деревом с пышной кроной на берегу чистой воды. Мне показалось, что я понимаю его язык, хотя не сумел даже определить, какое это дерево, знания о природе всегда влетали мне в одно ухо, а из другого вылетали.

— Садись, это последний спокойный миг твоей жизни, — прошелестело оно.

— Ты должно было быть сухим, что произошло? — прошуршал я в ответ.

— Сотни лет назад один крестьянин вскопал землю под моими корнями, чтобы помочь мне. Там оказалось золото, он достал его, и я снова зацвело. Потом многие приходили, как ты. Ты еще с вопроса начал, а другие так сразу бросались копать.

И действительно, вокруг его корней земля была вся перерыта и выворочена.

Дерево, девушка, волк… Я вспомнил девушку… Тагуи. Может, подождать, она, наверное, тоже пойдет этой дорогой. Потом вдруг до меня дошли слова Бога о том, что на земле проходят десятилетия, пока человек рассказывает Ему свои заветные желания. Я поднял мать, и мы пошли дальше. Трудно, было очень трудно продвигаться вперед. Вдали уже показалась лента асфальта, когда моя мать снова заговорила:

— Сынок, сынок.

— Да, мам?

— Сколько же мне еще жить?

— Останься, мам, останься! — взмолился я.

Какое-то время она пыталась собраться с силами. Мы молча зашагали дальше, пока не дошли до дороги, за поворотом которой я увидел на обочине пчелиный улей. Из домика пчеловода вышел какой-то парнишка и, приставив ладонь ко лбу козырьком, принялся смотреть в нашу сторону.