Андрей Балдин - Лёвушка и чудо

Я в двух словах рассказал ему о наших ночных похождениях, о могиле, о скамейке на краю поля, спиной к полю, о темной горе. О том, что я что-то важное недосмотрел (сбежал со страху) и вот теперь иду досматривать, на месте ли гора, куда она должна деться, наверное, за холм, и далее — что там за холмом?

Березин вмиг потерял всю свою торжественность.

— Гады! — сказал он с чувством. — Почему меня не позвали?

Куда его звать, когда он еле ходит? Ночью, по этим кочкам. Но вслух сказал другое:

— Тебя не было в кафе. Там только Василий был, мы поговорили и сразу пошли в усадьбу.

Так и было, я его не обманывал.

— Сволочи, — продолжил он, не слушая меня и не веря ни одному слову. — Ненавижу. Никогда в жизни вам этого не прощу. Пошли сейчас же смотреть на твой туман.

Отчего они так страстны, когда речь заходит о секретах Ясной? Писатели — чуткие люди, они понимают, что это священное для них место не вполне разведано, даже, как показывает опыт, и вполовину не разведано, — вот так, по-детски. Другое дело, что их интересует свое, взрослое, не водные источники и хождения туманов, но источники слов, туманы прозы.

Мы пошли в обход, по асфальту: нельзя с такой ногой прыгать через ручей и далее брести по полю, только что вспаханному. Пошли медленно, и потому солнце нас опередило. Когда мы прошли за ограду и поднялись на холм и достигли любимой толстовской скамейки, оно взошло за спиной ярким красным шаром, в одну минуту преобразив окрестности. Верхи дерев расцвели золотыми красками; туман, и без того рассеянный, дрогнул и начал отступать, скоро уходя за холм, растворяясь с каждой секундой.

Погоняемые солнцем, мы перевалили за холм и спустились в низину.

Перед нами вилась речка, узкая и черная. Воронка — тогда я впервые увидел эту волшебную речку. Внизу, в центре композиции, ее пересекала тропинка; через воду был перекинут небольшой мостик.

Мы подошли поближе. Чем-то был замечателен этот мостик. Небольшой, узкий, собранный из светлых дощечек, как будто оструганных и отшлифованных вручную. Ничего особенного. Между дощечками темнели узкие щели.

И в эти щели, собираясь со всех сторон тонкими светлыми токами, словно в отверстия водосточной решетки, быстро стекал туман. В одну точку, спрятанную куда-то под мостик, он всасывался, затягиваемый невидимым и бесшумным насосом. Один миг — и не стало тумана. Как будто тонкий, узкий хвост неведомого зверя мелькнул и втянулся.

В воронку.

В Воронку.

Вот откуда вышла та полночная гора-бездна. Из этой малой воронки. В нее и ушла.

Про зверя с белым хвостом. Спустя три года мы опять были в Ясной (приехали писатели в сентябре, в толстовские дни). Добрели до Воронки [41] Нас было трое: мы с Березиным и Анна Воздвиженская, редактор журнала «Октябрь». То есть у меня есть свидетели. Все, что я рассказываю о Ясной, — правда, ничего, кроме правды. , переправились на тот берег и уселись на траву порассуждать еще немного о чертеже толстовской усадьбы: здесь, в точке мостика, обнаруживается ее северный полюс, важнейшая точка в Лёвушкином устройстве Ясной. И вдруг на наших глазах из щели между дощечек мостика высунулась маленькая голова на тонкой светлой шее. Это была ласка. Создание изящное и, видимо, не боящееся людей. Ласка оглянулась по сторонам, потом уставилась на нас черными бусинами-глазками. Мы замерли. Несколько секунд нас изучал зверь из воронки Воронки и затем молниеносно исчез.

Втянулся.

Карта Лёвушки рисуется на изнанке Ясной Поляны. Она есть возражение миру взрослых: в ней все построено наоборот, от противного.

На этой карте Ясная не холм, а минус-холм — яма, кратер, лунка. В нее, Лёвушкину яму, то и дело погружаются герои его романа. Тонут или спасаются. Мы не различаем причины этого их качания — вверх-вниз, под воду и из воды, из помещения бытия в небытие и обратно.

Сюжет языческого утопления-спасения очень важен для Толстого — взрослого, «черченого» Толстого.

Самое время вспомнить о нем.

Когда-то он уехал из Ясной Поляны; ему было восемь лет, его детские мифы все были живы.

Восьмилетний призрак Лёвушки остался в ней. Не меняясь, он бродил по ее плюс и минус пространствам, не взрослея, не изменяя своей вере. Взрослел Лев где-то там, за пределами Ясной.

Он вернулся сюда ненадолго, затем вновь уехал. Очень важно вот что: все это время он вспоминал и записывал свои воспоминания о детской жизни. Оттого, что он принялся писать их сразу после смерти отца с единственной целью вернуть его, извлечь из прошлого с помощью тотальных воспоминаний, возраст героя его записок не менялся. Лёвушке как было, так и оставалось восемь лет.