Полина Дашкова - Игра во мнения

Чеченцы подумали, посовещались и согласились.

Кабул, 1983 год

Мальчишка-афганец выскочил внезапно, как черт из табакерки. Маленький чумазый чертенок лет четырнадцати. Огромные, как черные сливы, глаза. Драный засаленный халат с чужого, взрослого плеча. Из широких рукавов торчат грязные худые, как ветки, ручонки. В ручонках гранатомет.

БТР не мог развернуться в узком проеме между саманными домами, не мог вот так, сразу, дать задний ход. Ребенок держал тяжеленное орудие вполне по-взрослому и скалил крупные белые зубы, улыбался, смеялся над четырьмя русскими солдатами, которых намерен был уничтожить через секунду. Кирилл успел подумать, что стрелять это дитятко умеет отлично.

Потом ему многие годы снилось, как тощая фигурка в драной хламиде падает в горячую пыль. На самом деле это длилось не больше сорока секунд, но во сне каждый раз тянулось бесконечно. В ушах сухо трещала автоматная очередь. Ребенок ронял тяжелое орудие и падал мучительно медленно. Раскаленный воздух дрожал и слоился, жестокое афганское солнце било в лицо, отражалось в застывших глазах, огромных, как сливы.

Кирилл успел выстрелить раньше на долю секунды. Он всего лишь успел выстрелить. В БТРе, кроме него, было еще трое. Гранатомет разнес бы в клочья всех четверых.

Кирилл уже давно потерял счет убитым. Он стрелял, чтобы не выстрелили в него и в его товарищей. Его мир был четко, грубо поделен на своих и чужих. Он перестал задавать себе вопросы: зачем, по какому праву? Однажды, ответив самому себе наспех, пафосной фразой из популярного советского фильма: «Есть такая работа – родину защищать», он уверился в своей абсолютной правоте, в профессиональном праве убивать. Пафосные фразы за тем и нужны, чтобы отучить думать.

Но ребенка он убил впервые.

Конечно, это был не ребенок, а бандит. Душман с гранатометом. И действия его любой военный счел бы вполне оправданными. Кирилл спас не только собственную жизнь, но и жизни трех своих товарищей.

Ночью он с удивлением обнаружил, что не может уснуть. Обычно он выключался сразу, стоило уронить голову и закрыть глаза. Он мог спать сидя, под рев мотора, под шум разговоров. А тут вдруг, в полной тишине, на удобной койке в офицерской казарме, на чистом белье, после хорошей порции водки, он лежал и таращился в потолок.

По потолку скользили причудливые тени. Снаружи, возле окна, качался под ветром фонарь. Как на экране, на потолке стало проступать лицо Вики. Сначала изображение было плоским, зыбким, но постепенно обрело четкость, объем, наполнилось яркими красками. Рождественская девочка была здесь. Она выглядела точно так же, как пять месяцев назад, когда он в очередной раз увидел ее в Москве, на Рождество.

Бабушка, принципиальная атеистка, коммунистка, вдова советского офицера, вдруг стала потихоньку ходить в церковь, молиться, жечь свечки перед иконами. Эта перемена произошла с ней после первого афганского ранения Кирюши при штурме дворца Тадж-Бек. На тумбочке возле бабушкиной кровати стояла маленькая иконка Иверской Божьей Матери. На шее у бабушки поблескивала серебряная цепочка.

– Там что у тебя, крест? – спросил Кирилл с кривой противной ухмылкой.

– Да, – ответила бабушка и густо покраснела, – скоро великий праздник. Рождество. Я бы хотела, Кирюша, чтобы ты пошел со мной в храм.

– Ба, ты с ума сошла?

Нет. Пока нет. Не бойся. Знаешь, сейчас многие матери, бабки, сестры и жены таких, как ты, ходят в храм, молятся потихоньку, как могут.

– Зачем?

Бабушка молчала довольно долго, смотрела мимо него, на икону. Кирилл впервые заметил, как она постарела. Бросила красить волосы в каштановый свет и стала совершенно седая. Под глазами серые мешки, и все лицо серое, сухое, как потрескавшаяся мертвая земля.

– Очень страшно, Кирюша, – произнесла она, наконец, так тихо, что он не услышал, а прочитал по губам.

– А ты представляешь, что со мной будет, если кто-то стукнет? – спросил он и не узнал собственного голоса, который стал почему-то высоким, даже визгливым, и гнусным, как скрип железа по стеклу.

– Не бойся. Они сейчас смотрят на это сквозь пальцы. Им важно, чтобы ты воевал.

– Им? Они? Ба, ты вспомни, кем был дед? Кем был мой отец, твой сын?

Твой дед был чекистом, расстреливал священников. Твой отец стал сильно пить после того, как одним из первых въехал на своем танке в Прагу в шестьдесят восьмом. Он напивался и бил мать. Ты уже учился в Суворовском, приезжал домой только на выходные и на каникулы. При тебе они кое-как держались. А потом мы с дедом стали забирать тебя к себе. Ты месяцами не появлялся дома, не видел родителей. Сначала скучал по ним, потом привык, перестал задавать вопросы. И, когда произошло то, что произошло, для тебя это не стало глубоким горем.