Джозеф Хеллер - Лавочка закрывается

— Конечно. Я знаю этого капеллана. Тихий такой, да? Он чуть с ума не сошел, когда те два самолета столкнулись над Специей, в одном был Доббс, а в другом — Хьюпл, и Нейтли и все остальные погибли. Помнишь эти имена?

— Я их всех помню. А Орра помнишь? Он жил со мной в одной палатке.

— Я помню Орра. Говорят, он на плоту добрался до Швеции после вынужденной посадки после Авиньона, как раз перед тем, как нас отправили домой.

— Я как-то ездил в Кентукки и видел его там, — сказал Йоссарян. — Он работал подсобником в супермаркете, и нам особо нечего было сказать друг другу.

— Я был в том самолете, когда мы совершили вынужденную посадку после первого полета на Авиньон. Он сделал все, что требовалось. Помнишь тот случай? Я был на плоту с башенным стрелком, сержантом Найтом.

— Я помню Билла Найта. Он мне все рассказал про тот случай.

— В тот раз ни один из наших спасательных жилетов не надулся, потому что Милоу забрал все баллончики с двуокисью углерода, чтобы приготовить лимонад к мороженому для всех вас в офицерской столовой. Вместо баллончиков он оставлял записки. Ох, уж этот Милоу. — Зингер усмехнулся.

— Ведь вам, солдатам, тоже давали лимонад по воскресеньям, да?

— Да, давали. А потом, ты говорил, перед вторым вылетом на Авиньон он забрал весь морфин из пакетов первой помощи. Это что, правда?

— Он и это сделал. И тоже записки оставил.

— Значит, он торговал наркотиками?

— Мне это не удалось узнать. Но вот чем он точно торговал, так это яйцами, свежими яйцами. Помнишь?

— Я помню эти яйца. Мне сих пор не верится, что яйца могут быть такими вкусными. Я их часто ем.

— Пожалуй, я тоже начну, — решил Йоссарян. — Ты меня убедил, Сэмми Зингер. Теперь уже нет смысла волноваться из-за какого-то там холестерина, да?

— А ты помнишь Сноудена, Ховарда Сноудена? В том авиньонском полете?

— Сэм, разве я могу это забыть? Я бы израсходовал весь морфин из пакета первой помощи, когда увидел, как он страдает. Этот херов Милоу. Как я его проклинал. Теперь я с ним работаю.

— Неужели я тогда все время терял сознание?

— Так мне казалось.

— Теперь это кажется смешным. Ты был весь в крови. А потом и все остальное. Он не прекращал стонать. Ему было холодно, да?

— Да, он говорил, что ему холодно. Что он умирает. Я был не только в крови, Сэмми, в конце я еще был и в собственной блевотине.

— А потом ты снял с себя всю одежду и какое-то время отказывался одеваться.

— Меня тошнило от военного мундира.

— Я видел, как ты во время похорон сидел на дереве, голый.

— На мне были тапочки.

— Я видел, как к тебе вскарабкался Милоу со своими хлопковыми конфетами в шоколаде. Мы все всегда тебя вроде как уважали тогда, Йоссарян. Знаешь, я и теперь тебя уважаю.

— Это почему, Сэм? — спросил Йоссарян и запнулся. — Ведь я всего лишь псевдо-ассириец.

Зингер понял.

— Нет, не поэтому. Начиная с армии, это не играло роли. Я там подружился с неевреями. И ты за меня заступился, когда тот тип в Южной Каролине начал меня избивать. И в журнале «Тайм» это не имело значения, мне там было совсем неплохо и я водил дружбу с протестантами и познакомился со многими выпивохами.

— Мы ассимилированы. Вот что еще хорошо в этой стране. Если мы ведем себя, как они, то они нас принимают.

— Там я познакомился со своей женой. Хочешь, я тебе скажу кое-что, Йоссарян?

— Йо-Йо.

Сэм Зингер покачал головой.

— Женившись, я ни разу не переспал с другой женщиной, да мне и не хотелось, и это всем казалось ужасно странным, и девушкам тоже. Только ей это не казалось странным. Вероятно, они думали, что я голубой. С ее первым мужем все было наоборот. Он был бабником, а мне раньше всегда казалось, что и я хотел быть таким. Когда я с ней познакомился, она предпочла меня.

— Тебе ее не хватает?

— Не хватает.

— Мне не хватает семьи. Я не привык жить один.

— И я тоже не могу к этому привыкнуть. Повар из меня никакой.

— И из меня тоже.

Сэм Зингер задумался.

— Нет, я думаю, сначала я тебя зауважал, потому что ты был офицером, а в те времена у меня было детское представление, будто у офицеров в голове больше, чем у всех остальных. Иначе и мы тоже были бы офицерами. Ты вроде всегда знал, что делаешь, кроме тех случаев, когда терял направление и вел нас через Атлантику. Даже когда ты валял дурака и делал всякие глупости, в них, казалось, было больше смысла, чем во многом другом. Стоять голым в строю, когда тебе вручают медаль. Мы все чуть со смеху не померли, когда увидели эту картинку.