Эрик Хансен - Титаник. Псалом в конце пути

Так что-то умирает.

Так что-то происходит. Наступает время осенней охоты. Далекие выстрелы разрывают на части чистый холодный воздух. Утром на полях лежит иней, по ночам падают звезды.

Лео с отцом идут через лес. Ружья они, как всегда, несут дулом вниз, и, в соответствии со строгими охотничьими правилами отца, у каждого из них всего по два патрона, чтобы не палить впустую.

На поляне они видят зайца. Отец проворнее Лео, гораздо проворнее, одним движением он вскидывает ружье и прикладывает его к щеке. Гремит выстрел, и заяц мертв.

Они подходят к нему.

— Неплохо. — Отец поднимает зайца. — Хороший зверек.

— Отличный выстрел, — говорит Лео.

— Ну, не знаю. — Отец доволен. — Мы ведь близко подошли к нему. Даже очень близко.

— Все равно.

— Мне случалось стрелять и получше. В прошлом году на прогалине, помнишь, тогда заяц был от нас гораздо дальше.

— Да.

— К тому же он бежал.

— Все равно это хороший выстрел, — настаивает Лео.

— Да. Конечно. Может быть.

— Ты прекрасный стрелок.

— Может быть. Конечно, я неплохо стреляю.

— Ты попал бы в него, даже если б он побежал.

— Ты прав. Я попал бы в него.

— Папа, мне хочется заниматься композицией.

Отец молчит.

Потом свежует зайца на глазах у Лео.

Лео, Лео. Вот оно, то мгновение, когда ты сделал неправильный ход. Ты мог бы обрести свободу, если б у тебя хватило смелости воспротивиться, сказать отцу, что ты все равно уедешь, чтобы заниматься композицией, с его согласия или без него. Ты ведь знал, что в случае необходимости справишься и один. Но ты промолчал. Не воспротивился. Не захотел стать свободным. Ты просто сказал: конечно, папа, — и опустил голову. И тут же понял, что тебя ждут тяжелые годы, что каждый год ты будешь сражаться с самим собой, пока не накопишь достаточно мужества и пока тебе снова не представится такое мгновение.

— Разве ты не поедешь в Париж? К этому, как его… Ты должен ехать в Париж.

— Конечно, папа. Но композиция…

— Можешь заниматься чем хочешь в свободное время… Карьера прежде всего.

— Конечно, папа. Но…

— Я оплачиваю твое учение. И потратил на него уже целое состояние. О композиции не может быть и речи. Зачем она тебе? На что ты будешь жить? И довольно об этом. Ты едешь в Париж. Когда-нибудь ты скажешь мне за это спасибо.

Потом он сидит в конюшне, он вернулся с охоты, но не может заставить себя войти в дом. Ему хочется побыть здесь.

Фиделио храпит и склоняет к нему голову, Лео сидит, прислонившись к стенке стойла. Черная собака дремлет у его ног.

Когда-нибудь ты скажешь мне за это спасибо.

В теплой темноте конюшни Лео клянет себя. Теперь он поедет в Париж. Когда-нибудь он скажет отцу за это спасибо. Он смотрит на свои руки. Хватает ружье.

И стреляет в Фиделио и в черную собаку.

У него только два патрона.

В ту же ночь Лео приснилось, что он стоит один в осеннем поле. Уже стемнело. В сумерках над вершинами деревьев он видит глаза великана. На великане красный плащ. Медно-красное лицо заросло щетиной. Лео страшно, но он спокоен. Великан показывает ему на холмы и на горизонт, над которым только что взошли две звезды.

Видишь те звезды?

Звезды золотистые и яркие, гораздо ярче обычных. Они стоят одна над другой.

Да-да, вижу. К ним-то я и стремлюсь. Мне так хочется попасть туда.

Лео всем сердцем стремится к тем звездам.

Неожиданно верхняя звезда блекнет и гаснет.

Когда ты достигнешь оставшейся звезды, ты умрешь.

Сон кончился. До утра Лео спал спокойно, ему снились уже другие сны. Но он еще долго помнил этот короткий сон, даже после приезда в Париж.

Вздрогнув, Спот приходит, в себя. Время вокруг него сгустилось. Сколько он тут просидел?

Он оглядывается по сторонам. Переборки каюты как будто сдвинулись, срослись с ним. Монотонные корабельные звуки, шорохи, скрип, звон давили на уши.

Что-то причиняло ему боль.

Судно скользило в ночи. В иллюминаторе было черно. А он сидел тут — пассажир, путешественник, случайный музыкант, не имевший даже имени.

Он путник, всегда только путник.

По правде говоря, это путешествие началось уже тогда, когда он сидел в ландо, увозившем его из родного дома, когда сидел в купе и его трясло, потому что ему было страшно и он был один, — и вместе с тем он был счастлив, что уехал из дома. Еще как счастлив! В тот день и началось его великое путешествие, которое привело его сюда, путешествие, за время которого он лишился и своего имени, и своего лица.