Эрик Хансен - Титаник. Псалом в конце пути

Чей-то дружеский голос тихо шепнул Джейсону на ухо:

— Видишь, как Иаков борется с ангелом?

Джейсон оцепенел. Он перестал вопить и огляделся, ища того, кто произнес эти слова, но никого не увидел. Его окружали только орущие и ликующие зрители, слишком возбужденные, чтобы сказать нечто подобное. Манро тоже не мог этого сказать, он стоял по другую сторону от Джейсона и орал вместе со всеми.

Когда растерянный Джейсон снова повернулся к манежу, Иаков наконец сбросил с себя злополучную крысу, она упала на спину, на секунду замешкалась, и пес успел схватить ее.

И тут же ударил гонг. Двенадцать минут истекли. Публика воем приветствовала немного потрепанного Иакова, который трусцой покидал манеж. Крыс быстро швыряли на огороженное место и считали. Служители явно устали. Мальчишка с мелом встряхивал каждую крысу — на этот раз ни одна из них не должна была очнуться. Результат оказался ниже ожидаемого из-за непредвиденной схватки в конце, однако был достаточно высок: за двенадцать минут Иаков умертвил семьдесят девять крыс. Публика снова завыла, трудно сказать, от разочарования или от восторга.

— Как ты себя чувствуешь? — Манро смотрел на Джейсона.

— Что? — не понял Джейсон.

— Тебе нехорошо? Хочешь уйти?

— Да. — Джейсон кивнул. — Пойдем отсюда.

Они стали пробираться к выходу. Вокруг букмекеры рассчитывались с игроками. На ходу Джейсон заметил, что один из слуг в черном, которых он видел с молодой красивой дамой, получил у букмекера толстую пачку денег. Значит, она угадала и выиграла.

Они вышли на улицу.

В тот же вечер он нашел в снегу девушку.

Он возвращался домой один, нетвердой походкой, дрожа от холода; в воздухе чувствовалось морозное дыхание первого снега. Вокруг него танцевали снежинки, тихо, как маленькие белые мотыльки. Они вдруг появлялись в лучах газовых фонарей или в свете, падавшем из окон, и снова скрывались в темноте. Если холод продержится до утра, утром все будет в снегу. Джейсон замерз. Один раз он поскользнулся и упал на колено, брусчатка была скользкая, грязь, всегда покрывавшая ее, превратилась в густую ледяную кашу.

На улице из-за снега было тише, чем обычно в это время суток. Джейсону попалось лишь несколько одиноких прохожих, две ночные пташки, парочка пьяных и полицейский с длинными, закрученными кверху усами. Кончики усов у него побелели от снега. На Готгнем-Корт-роуд, уже недалеко от дома, Джейсона охватило тягостное, необъяснимое чувство, чем-то похожее на страх одиночества, — оно стеснило ему грудь и вызвало желание плакать. Словно снегопад и холод, пустынная снежная улица и зрелище, которое он видел вечером, прорвали некую плотину. К нему вернулся детский страх одиночества и темноты.

Почти во всех окнах, смотревших на улицу, свет был погашен, тусклые серые стекла напоминали вялые, повисшие паруса. Джейсон вспомнил шхуны на Темзе, которые он видел, когда был ребенком, шхуны, окутанные туманом и дождем. Неожиданно перед ним отчетливо возникла одна картина из того времени: холерная шхуна. На ее борту под мертвыми, висящими парусами в муках умирали люди; у команды не было сил спустить паруса; на топе грот-мачты был поднят грязно-желтый флаг, предупреждавший об эпидемии. Всю долгую весну эта шхуна стояла недалеко от Сент-Сейвор. Каждый день прохожие останавливались на берегу и смотрели на отверженную шхуну. Казалось, весна никак не может до нее добраться. Ходили страшные истории о том, что творилось там на борту. Судно береговой службы регулярно подходило к шхуне, на нем привозили белые деревянные гробы, и какой-то человек поднимался на борт. Это был доктор. Когда служебное суденышко уходило, оно увозило гробы обратно, но уже не пустые. Маленькому Джейсону часто снились страшные сны про эту шхуну, снились даже после того, как в один прекрасный день шхуна вдруг исчезла.

Теперь эта шхуна пригрезилась ему по дороге домой. Снег повалил сильнее, и расстояния между газовыми фонарями постепенно заметно увеличились. Нельзя отрицать: он жил в трущобах. И может быть, уже стал одним из этих безликих. Его готовили для другого. Он вспомнил отца и мать, они прочили ему лучшее будущее.

Да, он стал одним из безликих. Если нынче ночью он бросится с моста Ватерлоо и позволит течению Темзы унести себя, что от этого изменится? Ничего, ни для Бога (в которого он не верил), ни для людей (в которых он в свои мрачные минуты тоже не верил). Миссис Буклингем, наверное, заявит, что ее жилец пропал. И недели через две они сложат его вещи и одежду в ящик и увезут. Диван принадлежит мне, скажет, наверное, миссис Буклингем. И лишь две-три пожелтевших фотографии будут еще некоторое время свидетельствовать о том, что у него было когда-то лицо, а потом и их унесет поток жизни: пожары, войны.