Алесь Кожедуб - Уха в Пицунде

— Немного.

— Вот, и апельсины положи. Водки две бутылки.

— Две? — удивилась женщина.

— Вина тоже добавь.

— В магазине, говорили, кагор есть.

— Купи две бутылки кагора. Не слышала, Ракитский в город подался?

— Вы лучше знаете.

— Передай Любовь Сергеевне, сразу после обеда пускай ждет.

— Дак, Афанасьевич!.. — всплеснула руками Пилиповна. — Как раз сегодня Станкевичиха разнесла по деревне!.. И про сторожку все знают.

— Пусть знают. А ты сейчас же иди и передай.

Микола почувствовал, как загорелась под невидимыми иголками кожа и вскипела кровь.

— Пропадать, так с музыкой, туды-т-твою-растуды!

Нащупал в кармане колхозную печать, с которой не расставался и в постели. Достал из ящика стола портсигар с губкой, пропитанной чернилами, потыкал в губку пальцем. Сухая. Подлил чернил, защелкнул портсигар, положил в другой карман. На жену поспорил, дружок дорогой? Будут тебе доказательства. Ну и напьется он сегодня! Как в последний раз.

Любка немного опоздала. Он ждал, нервно обстругивая ножом палку. Вдруг не придет?..

Она неслышно выскользнула из кустов, подскочила сзади, обхватила за шею:

— Едва больных разогнала! Я думала — ты уже не объявишься.

— Чем больше грешишь — тем больше хочется. Поехали!

Она вскочила в возок, сразу начала разбирать свертки.

— Ого, сколько! Вино сладкое?

— Сладкое.

— Не люблю кислятины… Заскочила домой платье переменить. Тебе нравится?

— Нравится, — буркнул Микола, не оборачиваясь.

— А какого цвета?

Он вынужден был оглянуться. Платье было пестрое — в глазах резало. Ну конечно, платье и должно издали бросаться в глаза.

— Хорошее, — похвалил он. — А соседи знают, куда ты так вырядилась?

— Что мне соседи? Пускай за своими мужиками смотрят.

— А Петро?

— Моя забота.

В сторожке они в четыре руки быстро собрали стол. Микола обвел его взглядом: есть все, что надо, и еще немного. Давай, девка!

Любка выпила почти полный стакан вина, оживленно заговорила, запустив ногти в апельсин. Не тем, девка, закусываешь, ну да это твое дело. Наливая второй стакан, Микола смешал вино с водкой. Выпив его, Любка захмелела, велела быстрее нести ее на топчан. Без обычной игры потянула его к себе, застонала…

Отвалившись, Микола потрогал отяжелевшее тело. Любка не шевельнулась. Микола осторожно достал из штанов, валявшихся возле топчана, печать, открыл портсигар, потыкал печать в чернильную губку. Повернул к себе Любку задом, подышал на печать, чтоб не казалась холодной, и стал про себя считать: «Раз, два, три…» Поставив на каждой ляжке по пять круглых печатей, качнул головой — гладкая… На белой коже хорошо читалось: «Колхоз «Маяк коммунизма».

— Нормально, — похлопал он тяжелой ладонью по заднице. — А, девка?

Любка что-то бормотнула, потянула на себя одеяло.

— Спи-спи, — сказал Микола, наливая себе в стакан, — до приезда мужика надо проспаться.

Этой же ночью у хаты председателя грохнул выстрел. Звонко высыпалось оконное стекло. В хате заголосила женщина, зашлись в плаче дети. Грузный Микола в исподнем выскочил из соседнего окна и тяжело гопнулся о землю. Матерясь и хромая, он побежал по соткам с высокими кустами бульбы.

— Не уйдешь, гад! — закричал Ракитский, пристраивая дуло ружья между досок забора. — Собаке собачья смерть, козлиная морда!

Ахнул второй выстрел. Но было темно, да и на ногах Ракитский стоял нетвердо, — председатель растворился в ночи.

До утра Микола Афанасьевич прятался в овине. Как только начало светать, за ним прибежал десятилетний сын Мишка.

— А дядька Петро?.. — трясясь от холода, спросил батька.

— Ушел домой. Мамка его поленом стукнула.

— Совсем ушел? — недоверчиво переспросил батька. — А что говорил.

— Ругался. Сказал, какую-то печать тебе поставит.

Козел нервно засмеялся, представив себе друга. Наверно, поводил носом, пока разобрал, что за печати на жениной заднице. Как ни крути, а документ заверен по всей форме.

— Ну ладно, — взял он сына за руку. — Мамка спит?

— Плачет, — всхлипнул Мишка. — Милиция приезжала…

— Зачем милиция? — покосился на сына Микола.

— Дядька Петя совсем пьяный…

— Без милиции разберемся…

Микола шел домой, ощущая босыми ногами ночную росу. Дождь будет… Где-то за лесом погромыхивало. Воробьиные ночи надвигаются — с перунами, ливнями, ветрами.

Через полгода друзья опять сидели в темном углу «Чайной».

— На холеру нам надо было биться об заклад? — спрашивал Ракитский, с трудом втиснув в себя стакан водки. — А, Микола? На холеру?