Вольфганг Хильбиг - Временное пристанище

Через какое-то время Герхард, жуя селедку, подал голос с дивана:

– Зачем ему ехать в этот дурацкий Ханау, пусть здесь переночует. Или закажи ему гостиницу.

Гедда взяла телефонную книгу, позвонила в какой-то отель и заказала комнату на ночь; все сразу уладилось, Ц. поразило, как у них на Западе со всем этим просто; он снова подумал: «Им – все, мне – ничего!» – Гедда толковала о четырехтомном издании записных книжек Петера Вайса и направилась в поисках цитаты в свой маленький кабинет, чтобы изъять книгу; Ц. последовал за ней, помочь в поисках. Гедда стояла перед высокими стеллажами, тщетно блуждая взглядом по плотно сомкнутым корешкам; Ц. стоял рядом, она обернулась и поглядела растерянно… «Не могу найти», – сказала она. «Не страшно», – сказал Ц.; голос прозвучал глухо и нечетко, звуки невнятным мычанием выдавились сквозь стиснутые зубы. На секунду у него потемнело в глазах, он рванул ее к себе, немного не рассчитав силы, обхватил, поцеловал в губы, правой рукой придерживая затылок, чтобы не увернулась. Потом отпустил, она глядела на него в упор; непонятно, изумлена ли, чуть приоткрытый рот не улыбается, но глаза вроде бы смеются. Он вновь притянул ее к себе, чуть менее порывисто, стал целовать, а руки его почти сами собой летали по телу Гедды, в бешеной спешке, словно лишь доли секунды отпущены были, чтобы прикоснуться мельком к каждому, самому сокровенному месту. Он видел, что она закрывает глаза, чувствовал, что отвечает на поцелуй; граничащее с безумием счастье вспыхнуло в теле, в один миг затопило все до мельчайших фибр. Он знал, что это мгновение уникально, неповторимо, апогей всей его жизни. Крепко держа Гедду, он пытался ее раздевать, при этом захват, который было не расцепить, очень мешал. Гедда пришла на помощь, он не понимал, с себя ли она снимает одежду или с него; когда она осталась голой, он стянул с себя оставшиеся тряпки, досадливо и торопливо, как кожуру с отварной картофелины, и оттеснил ее на кушетку, или это была ее кровать, приставленная к стене…

Он заскользил по ее телу, и ему показалось, будто он превращается в мифическое чудище или какую-то допотопную ящерицу, состоящую из вещества удивительно мягкой, почти текучей, а то и вовсе нематериальной консистенции, – вещества, одаренного тем не менее необозримым сплетением нервов, единственный мимолетный смысл которых в том, чтобы отдаться, и вещество это сразу, точно под натиском жаркой бури, сплавилось с каждым сантиметром Геддиной кожи. Гедда тихо вскрикнула, словно страшась, что он вдруг загорится…

– Ты родишь, – прошепелявил он; солнечные пятна на сетчатке лопнули и сгорели.

Гедда открыла глаза, она улыбалась, на ее ресницах повисли слезы…

– Что ты сказал? – рассеянно спросила она.

Боковым зрением Ц. увидел, что Герхард стоит в дверях и вроде бы хочет что-то сказать; возможно, Геддин вопрос предназначался ему. Герхард закрыл рот и, бережно и неслышно притворив за собой дверь, удалился.

Когда они, держась за руки, с тягостным чувством вернулись в гостиную, Герхарда уже не было.

– Наверное, он пошел в гостиницу, – сказала Гедда. – Видишь, забрал бумажку, на которой я записала для тебя адрес.

Гедда позвонила в гостиницу и, когда дежурная сняла трубку, попросила позвать господина Раста… Раст – фамилия Герхарда.

– Господин Раст в компьютере не значится, – ответили в трубке.

– Ara. A можно тогда попросить господина Ц., он должен был уже добраться.

– Да, – сказала дежурная. – Господин Ц. в компьютере значится, и он уже прибыл. Только поговорить с ним нельзя, он вышел.

На следующее утро Герхард позвонил и спросил, сколько ему еще оставаться в гостинице. Ц., самозабвенно целуя Геддин затылок, слышал, как из трубки доносится слегка раздраженный голос.

– Три дня… неделю… – ответила Гедда.

– Тогда пусть он подыщет себе что-нибудь получше, а то это не гостиница, а сарай какой-то… Кроме того, – сказал он, – не забывай, что скоро восьмое декабря, твой день рождения. В этот день я хочу быть с тобой дома…

Дни рождения, по-видимому, были единственными счастливыми днями Геддиного детства, и забывать об этом не следовало. В первые годы ее жизни были еще так называемые именины, отмечавшиеся по русскому обычаю и связанные с днем, когда ее крестили; и только потом семья перешла на немецкие ритуалы.

Гедда родилась в 1945 году в лагере под Нюрнбергом, среди наспех собранных вместе восточных европейцев, смытых волной немецкого отступления и покамест выброшенных на отмель в окраинные районы между Фюртом и Нюрнбергом. Здесь находились выходцы из стран, еще недавно захваченных немцами: Югославии, Румынии, Болгарии, Венгрии, особенно много было здесь русских и украинцев. Каждому было что скрывать: какое-нибудь крупное воровство или мелкое душегубство, какое-нибудь предательство или жену да детей, которых оставил и пытался теперь забыть; а кое-кому, вероятно, и сотрудничество с нацистами. И вот, став бездомными псами, все они чаяли, что отсюда, из американской зоны Германии, удастся сделать прыжок на Запад, перемахнув через океан в Америку.