Я так и знала, знала, знала, колотилось её сердце. Рано или поздно. Будет переход в другую фазу. Я знала, знала, знала!
‘I knew it!’ выдохнула она, вывернув голову в сторону Мартина и просовывая руки в рукава халата, который он держал. ‘I told you!’
‘You did’, охотно подтвердил Мартин.
У входа в зал, известный всем как Svinstian, то есть Свинарник, возбуждённо толпилась как минимум половина сотрудников, причастных к агенту. На экранах компьютеров, стоявших вдоль правой стены, бились в конвульсиях бледно-розовые пятна. Не задерживая взгляд на компьютерах и ни с кем не здороваясь, Вика вошла в Свинарник и остановилась в начале широкого прохода между двумя рядами вольеров. В ноздри ударил горьковатый запах воскрешения. Его нельзя было спутать ни с каким другим запахом на свете.
Восемь заражённых свиней, восемь контрольных. Первоначально они чередовались в вольерах: заражённая – контрольная – заражённая – контрольная. Буквально за три дня до того здоровых хрюшек и бессмертных хрюшек развели по разные стороны прохода. Теперь вся правая сторона лежала на боку, колошматила пятаки об пол и колотила копытцами воздух; вся левая сторона сгрудилась у стены прохода и, не отрывая глаз от своих заражённых сестёр, то озадаченно похрюкивала, то вдруг на несколько мгновений приходила в неистовство и заполняла Свинарник оглушительным рёвом.
Уже за три следующих часа, в течение которых постепенно затихали конвульсии заражённых свиней (тела крыс утихомирились несколько раньше), удалось выяснить следующее:
а) В отличие от конвульсий, которые сопутствовали процессу воскрешения, эти заключительные судороги были вызваны не реакцией сверхчувствительной мышечной ткани на электрическое загрязнение воздуха, а хаотической активностью головного мозга, сопоставимой – особенно у свиней – с эпилептическим припадком у человека.
б) В образцах тканей заражённых животных больше не появлялись характерные колонии ромбовидных псевдоклеток.
в) Когда пришли первые противоречивые сообщения о том, что произошло в Москве, и, в частности, о выбросе гамма-излучения из самого центра российской столицы, один из ассистентов Мартина замерил радиационный фон в Свинарнике и прилегающих помещениях. В вольерах заражённых свиней и вокруг клеток заражённых крыс через два часа после коллапса экспозиционная доза излучения составляла 45 микрорентген в час и, таким образом, превышала обычные показатели более чем в семь раз. До возвращения уровня радиации в норму дальнейшие работы велись в защитной одежде.
г) Полное электрическое молчание головного мозга животных наступило, в среднем, за сто десять секунд до окончательной остановки сердца.
Через двое суток стало очевидно, что и свиньи, и крысы разлагаются безо всяких отклонений, точно по графику. Никаких следов, никаких признаков деятельности агента – если не считать показателей дозиметра, неуклонно сползавших к норме, – больше не было.
Все двое суток Вика не вылезала из лаборатории, как ни уговаривал её Мартин сходить домой выспаться и как ни клялся, что немедленно позвонит, если, вопреки её же упадническим прогнозам, всплывут новые данные. Мысль о возвращении в общежитие вызывала у Вики физическое недомогание. С каждым часом пропахший нафталином подростковый страх перед встречей с венгром казался всё менее нелепым и всё более закономерным. Вечером первого дня Штефан позвонил ей и жизнерадостно спросил, как дела и не хочет ли она поужинать вместе; Вика гавкнула, что всё в порядке, ледяным голосом сослалась на авральную работу, а под конец саркастически предложила ему поинтересоваться последними событиями в мире. Она не могла понять, почему так стервозно говорила с ним, и не могла справиться с беспредметной гадливостью, которая захлестнула её после этого звонка. Впрочем, под утро, прикорнув на диване в столовой и уже засыпая, она призналась самой себе: ещё страшнее, чем вернуться в окрестности венгра, было уйти из института. По-хорошему, такие настроения следовало клеймить как мелодраматические и антинаучные, но, даже заклеймённые, они продолжали нашёптывать ей: он выскользнул у тебя из рук. Подразнил и, как писали в детских книжках, был таков. Ты никогда не раскусишь его. Если ты уйдёшь, ты поставишь точку и подведёшь черту. Распишешься в поражении.
В первую ночь она проспала всего два часа. Проснувшись и сжевав упаковку орехово-ягодной смеси из автомата, нырнула обратно в теряющую смысл чехарду распотрошённых свиней, предметных стёкол, клеточных культур, электронных микроскопов, компьютеров, компьютеров, компьютеров, омерзительно спокойных коллег, бесплодных анализов и никуда не годных гипотез. Она лично прозвонила все крупные больницы и медицинские вузы Москвы, пытаясь выяснить, куда были доставлены тела заражённых после коллапса и что с ними теперь происходило. Россия уже признала факт существования агента и ведения исследований в этом направлении, но органы и бюрократы впали то ли в ступор, то ли в панику, то ли просто не знали, как теперь строить отношения и вообще взаимодействовать с окружающим миром. Никто не давал комментариев, никто не отвечал на вопросы, вся Москва рявкала о своей непричастности и бросала трубки. Только Кондрашов продолжал лаконично общаться с журналистами – из ФСБшного далёка в Ярославской области, точных координат и телефонных номеров которого не знал никто.
Читать дальше