Лорен Оливер - Прежде чем я упаду

— Подойди к двери, я принесу термометр, — предлагает она.

— Вряд ли у меня температура.

В стене щербинка в форме насекомого, и я давлю ее большим пальцем. Я так и вижу, как мама упирает руки в боки.

— Вот что, Сэм. Уже второй семестр, и я знаю, ты думаешь, что это дает тебе право филонить…

— Мама, дело не в этом! — Я накрываю голову подушкой, едва сдерживая крик. — Я просто плохо себя чувствую.

Я и боюсь, что она снова повторит попытку выяснить правду, и надеюсь, что повторит.

— Ладно, — только и молвит она. — Передам Линдси, что, может, ты придешь позже. Вдруг тебе станет легче, если немного поспишь.

«Сомневаюсь».

— Хорошо, — соглашаюсь я.

Через секунду мать уходит, хлопнув дверью. Я закрываю глаза и перебираю последние мгновения, последние воспоминания: удивленное лицо Линдси, деревья в свете фар, напоминающие зубы, дикий рев мотора. Я ищу ключ, ниточку, которая соединит настоящее и прошлое, сошьет дни воедино, придаст происходящему смысл.

Но нахожу лишь черноту.

Больше не в силах сдерживаться, я начинаю рыдать и заливать слезами и соплями свои лучшие подушки «Итан Аллен». Чуть позже Пикуль скребется в дверь. Он всегда безошибочно чует мои слезы. В шестом классе, когда Роб Кокран заявил, что в жизни не станет встречаться с такой лохушкой — посреди столовой, у всех на виду, — Пикуль сидел у меня на кровати и слизывал слезинки, одну за другой.

Странно, что в памяти всплыл именно этот эпизод, но он вызывает новый прилив ярости и разочарования. Даже удивительно, что я так разгорячилась. Я ни разу не напоминала об этом дне Робу — сомневаюсь, что он вообще помнит, — но когда мы идем по коридору, переплетя пальцы, или тусуемся в подвале у Тары Флют и Роб оглядывает меня и подмигивает, мне нравится прокручивать в голове тот случай. Мне нравится думать, как забавна жизнь, как все меняется. Как меняются люди.

И теперь мне интересно, когда именно я стала достаточно крутой для Роба Кокрана.

Через некоторое время Пикуль перестает скрестись. Наконец он видит, что это бесполезно, и убегает, клацая когтями. В жизни не ощущала себя такой одинокой.

Я плачу, поражаясь, что во мне скопилось столько слез. Кажется, они текут даже из пальцев ног.

Затем я засыпаю без снов.

И просыпаюсь с мыслью об одном фильме. Главный герой умирает — уже не помню, каким образом, — но только наполовину. Одна его часть лежит в коме, а другая бродит по миру, своего рода чистилищу. Суть в том, что, пока он ни жив, ни мертв, часть его заключена в этом промежуточном месте, как в ловушке.

Впервые за два дня у меня появляется надежда. При мысли, что сейчас я лежу в коме, родные суетятся вокруг, а остальные беспокоятся и засыпают больничную палату цветами, мне становится легче.

Потому что если я не умерла — по крайней мере, еще не умерла, — этому можно положить конец.

Перед началом третьего урока мама высаживает меня на верхней парковке (плевать я хотела на двадцать две сотых мили; не хватало только, чтобы меня застукали выходящей из маминого бордового «аккорда» две тысячи третьего года, который она не желает продавать из-за его «экономичности»). Теперь мне не терпится в школу. Нутром чувствую, что найду там разгадку. Не представляю, как и почему я застряла в этой временной петле, но чем больше размышляю об этом, тем больше уверяюсь, что должна быть причина.

— Пока, — прощаюсь я и начинаю вылезать из машины.

Но что-то меня останавливает. Эта мысль тревожит меня уже двадцать четыре часа, я пыталась обсудить ее с подругами в Танке: мысль о том, что можно вообще не знать. Идешь себя по дороге в один прекрасный день, и… бах!

Чернота.

— На улице холодно, Сэм, — предупреждает мама, перегибаясь через пассажирское кресло и жестом веля закрыть дверь.

Я оборачиваюсь, наклоняюсь и смотрю на мать. Через мгновение мне удается пробормотать:

— Ялюблютебя.

Так странно. Получилось что-то вроде «ялюлютя». Даже не уверена, что она поняла. Я быстро захлопываю дверцу, пока мама не успела отреагировать. Минули годы с тех пор, как я говорила «я люблю тебя» родителям, не считая Рождества, дней рождения или когда они произносили это первыми и явно ждали того же. В животе возникает странное ощущение, отчасти облегчение, отчасти смущение и отчасти разочарование.

По дороге к школе я клянусь: сегодня никаких аварий.

И что бы это ни было — пузырь или сбой во времени, — я выхожу из игры.

Вот еще зарубка на память: люди живут надеждой. Даже после смерти надежда — единственное, что не дает окончательно умереть.