Лорен Оливер - Прежде чем я упаду

Она права. Парни закончили драться и валяются на полу, хохоча, что есть мочи.

— Роб ужасно разозлится, — упираюсь я.

Разумеется, Линдси понимает: дело не только в том, что я оставила его одного на вечеринке. Она быстро обнимает меня.

— Помни, что я сказала. — И напевает: — Подумай, ведь завтрашний день сметет паутину и боль…

На мгновение у меня сводит живот. Она издевается надо мной? Да нет, простое совпадение. Линдси не дружила со мной в детстве, даже не общалась. Откуда ей знать, что я запиралась в своей комнате, врубала запись «Энни» и вопила эту песню во всю глотку, пока родители не угрожали вышвырнуть меня на улицу.

Мелодия крутится в голове, теперь я буду напевать ее много дней. «Завтра, завтра, я люблю тебя, завтра». Прекрасное слово, если подумать.

— Паршивая вечеринка, правда? — раздается голос Элли, которая подходит с другой стороны.

Вообще она расстроилась только потому, что Мэтт Уайльд не пришел, но все равно приятно слышать.

Дождь оглушительно грохочет, и я вздрагиваю от удивления. Мгновение мы стоим на крыльце под крышей, обхватив себя за плечи, и наблюдаем, как дыхание вырывается изо ртов клубами пара. Холодно. Вода несется с крыши потоком. Кристофер Томлин и Адам By бросают пустые бутылки из-под пива в лес. Часть бутылок разбивается с резким звоном, напоминающим выстрел.

Народ смеется, вопит и скачет под дождем, который хлещет так, что все сливается в единую массу. Соседей нет на много миль вокруг, так что полицию никто не вызовет. Трава перепахана; видны большие черные рытвины, полные грязи. Вдали мерцают огни фар — это машины катят по извилистой дорожке к Девятому шоссе.

— Бежим! — командует Линдси.

Элли тянет меня за руку, и мы несемся с криками; дождь ослепляет нас и струится по курткам, грязь затекает в туфли; ливень такой мощный, словно мир вот-вот растает.

Когда мы добираемся до машины Линдси, мне действительно плевать на то, как ужасно закончился вечер. Мы истерически хохочем, промокшие и дрожащие, взбодренные холодом и дождем. Линдси верещит насчет мокрых задниц на кожаных сиденьях и грязи на полу, Элоди умоляет завернуть в «Микс» за омлетом с сыром и жалуется, что я всегда сижу рядом с водителем, а Элли требует включить обогрев и угрожает умереть на месте от пневмонии.

Наверное, так мы об этом и заговариваем, в смысле, о смерти. Я решаю, что Линдси можно пустить за руль, однако ведет она быстрее, чем обычно, по кошмарной, длинной, узкой дорожке. Деревья по обе стороны напоминают голые скелеты, стонущие на ветру. Линдси выезжает на Девятое шоссе; шины визжат на скользкой черной дороге. Часы на приборной панели показывают тридцать восемь минут первого.

— У меня есть теория, — заявляю я. — Теория, что перед смертью видишь свои лучшие мгновения, понимаете? Самое лучшее, что успел сделать в жизни.

— Дьюк, детка, — отзывается Линдси, отрывая руку от руля и потрясая кулаком в воздухе.

— Первая свиданка с Мэттом Уайльдом, — немедленно сообщает Элли.

— Умоляю, музыку, — стонет Элоди, наклоняясь вперед за айподом, — не то мне конец.

— Можно сигаретку? — просит Линдси.

Элоди прикуривает для нее от своей. Линдси приоткрывает окна, и через них задувает ледяной дождь. Элли снова хнычет, что ей холодно.

Тогда Элоди ставит «Splinter» группы «Фэлласи», чтобы позлить Элли, возможно устав от ее нытья. Элли называет ее сукой, отстегивает ремень, подается вперед и пытается выхватить айпод. Линдси жалуется, что кто-то ткнул ее локтем в шею. Сигарета выпадает у нее изо рта и приземляется между ног. Громко ругаясь, Линдси пытается смахнуть пепел с подушки сиденья, Элоди и Элли дерутся, а я пытаюсь помирить их, напоминая, как мы лепили «снежных ангелов» в мае. Последняя цифра на часах мигает: тридцать девять минут первого. Покрышки скользят по мокрой дороге, в машине полно сигаретного дыма, его клубы парят в салоне, подобно привидениям.

А потом вдруг перед машиной вспыхивает белое пламя. Линдси что-то вопит — я не разбираю слово, не то «тихо», не то «лихо», не то «ослиха», — и машина летит с дороги прямо в черную пасть леса. Я слышу жуткий звук — скрежет железа по железу и звон стекла — и ощущаю запах гари. Машина вдребезги. Я еще успеваю озадачиться вопросом, потушила Линдси сигарету или нет…

А потом…

Тогда-то все и происходит. Смерть полна жара, грохота и невыносимой боли; раскаленная воронка разрежет меня надвое; что-то жжет, испепеляет и рвет на куски, и если бы крик был чувством, то это был бы именно он. А после — ничего.