Карин Альвтеген - Стыд

— У вас болит спина?

Неужели она никогда не научится молчать?

— Что вы хотите сказать?

— Я просто заметила, вы морщитесь и все время щупаете ее. Может, стоит показаться врачу?

Ни за что в жизни!

— Как только вы закончите уборку, соберете ваши вещи и уйдете отсюда, мне сразу же станет легче.

Закрыв за собой дверь, она удалилась в ванную и просидела там до тех пор, пока эта особа не ушла.

А спина у нее болела. Это правда. Боль ощущалась постоянно. А в последнее время усилилась. Но ни за что на свете она не разденется и не позволит кому-то осматривать себя и прикасаться к телу.

Письмо так и лежало на столе. Днем и ночью оно впитывало в себя кислород, и Май-Бритт впервые захотелось уйти из квартиры. У нее не хватало сил на то, чтобы выбросить его. Она заметила, что в этот раз оно было толстым, гораздо толще первого. Ежесекундно оно ее дразнило.

«Ты, бесхарактерная гора мяса! Ты все равно меня прочтешь!»

Она не выдержала.

Когда холодильник опустел, а служба доставки пиццы закрылась, держать оборону стало невозможно. Хотя ни одного слова, написанного Ваньей, она читать не хотела.

Здравствуй, Май-Бритт,

спасибо за письмо! Ты даже не можешь представить, как я обрадовалась! Особенно тому, что у тебя и у твоей семьи все хорошо. Еще одно доказательство того, что всегда нужно прислушиваться к голосу сердца! Последний раз я видела тебя, когда ты была беременна, и помню, как ты страдала из-за того, что тебе пришлось выйти замуж за Йорана против воли родителей. Я так рада, что все сложилось благополучно и твои родители в конце концов образумились. Нельзя оставлять после себя незавершенные дела, иначе тем, кто остается, будет очень тяжело. Если бы ты знала, как высоко я ценила и продолжаю ценить твою решительность и мужество!

Я часто думаю о нашем детстве. Оно у нас было таким разным. У меня, если ты помнишь, был неустроенный дом, и мы никогда не знали, в каком состоянии вернется отец (если вообще вернется). Я никогда не показывала этого, но мне было стыдно перед другими, и особенно перед тобой. А еще я помню, что тебе больше нравилось играть дома у меня, ты говорила, что тебе у нас нравится, и меня это очень радовало. Сейчас могу признаться, что я немного боялась твоих родителей. Тогда много говорили об Общине, которой вы принадлежали, и о том, какие там строгие правила. Дома у нас никто не говорил о Боге. Пожалуй, лучше всего было бы нечто среднее между нашими домами. По крайней мере, в духовном плане, как ты считаешь?!

Помнишь, мы играли в доктора в вашем дровяном сарае вместе с Буссе Оманом? Нам было лет десять-одиннадцать, да? Я помню, как ты испугалась, когда нас обнаружил твой отец, а Буссе сказал, что эту игру придумала ты. Мне до сих пор стыдно, что в тот раз я не взяла вину на себя, но мы обе знали, что тебе нельзя играть в такие игры, так что, наверное, мое признание все равно не помогло бы. Это была безобидная игра, так играют все дети. После этого ты несколько недель не ходила в школу, а вернувшись, не хотела рассказывать, почему пропустила занятия. Я многого не понимала, потому что мы были такими разными. Так же как через несколько лет не понимала, почему ты часто просишь Бога избавить тебя от нежелательных мыслей. Мы тогда были подростками и думали только о мальчиках, и я не до конца понимала ход твоих мыслей, он казался мне немного странным. А еще ты была такой красивой, именно на тебя в первую очередь обращали внимание мальчики, из-за этого я тебе немного завидовала. Но ты хотела, чтобы Бог подавил твое «я», научил тебя послушанию…

Май-Бритт уронила письмо на пол. Из забытых глубин поднималась безумная, страшная тошнота. Она быстро встала, но успела дойти только до прихожей, где ее вырвало.

Ты же врач. У тебя получится. Расскажи что угодно!

Двадцать три пары глаз с ожиданием смотрели на нее. В голове у Моники не было никакой путаницы. Пульсировала единственная мысль, заполняя собой все и не оставляя места фантазиям. Секунды шли. Кто-то ободряюще улыбался, кто-то, понимая ее мучения, смотрел в сторону.

— Если хотите, мы можем послушать следующего, а вы выступите позже. Мне кажется, вы хотите еще немного подумать.

Женщина приветливо улыбалась, но Моника не выносила, когда ее жалели. Двадцать три человека подумают, что она ни на что не годна. А она посвятила всю жизнь тому, чтобы доказать обратное. И ей это удалось. Она часто в этом убеждалась. Коллеги всегда хвалили ее профессионализм. Теперь же в присутствии двадцати трех незнакомых человек ей предлагали особые условия, потому что она не может принять вызов. Присутствующие решат, что она посредственность, не способная справиться с задачей так же блестяще, как Маттиас. Желание вернуть себе законные позиции было таким сильным, что Моника преодолела нерешительность: