Джек Лондон - Морской волк. Бог его отцов

В свое время мне приходилось читать морские романы, где обязательно фигурировала женщина, одна среди множества мужчин. Теперь я лицом к лицу столкнулся с таким положением. В довершение всего, этой женщиной была Мод Брюстер, которая лично нравилась мне так же, как раньше очаровывали меня ее произведения.

Трудно представить себе существо, менее подходящее к нашей обстановке. Это было хрупкое, эфирное создание, стройное, с гибкими движениями. Мне всегда казалось, что она ходит не как обыкновенные люди, а скользит по воздуху, как пушинка или как птица, парящая на бесшумных крыльях.

Своей хрупкостью она напоминала мне дрезденскую фарфоровую статуэтку. Мне казалось, что от грубого обращения она может сломаться. Никогда я не видел более полной гармонии тела и духа. Критики называли ее стихи возвышенными и одухотворенными, и таким же можно было бы назвать ее тело. Оно казалось принадлежностью ее души, словно оно тончайшими нитями связывало эту душу с жизнью.

Она являла разительный контраст Вольфу Ларсену. Между ними нельзя было найти ничего общего. Как-то утром, видя их гуляющими вдвоем по палубе, я отнес их к противоположным концам человеческой лестницы: он воплощал в себе первобытную дикость, а она — всю утонченность современной цивилизации. Правда, Вольф Ларсен обладал необычайно развитым интеллектом, но последний был направлен исключительно на удовлетворение его диких инстинктов и делал этого дикаря еще более страшным. При всей мускулистости и твердости походки его никак нельзя было назвать тяжеловесным. Его движения обладали кошачьей мягкостью. Я сравнил бы его с большим тигром, хищным и смелым зверем. В глазах его часто мелькал огонь, какой я наблюдал в глазах пойманных леопардов и других хищников.

Когда они приблизились ко мне, я почувствовал, что она чем-то крайне смущена, хотя внешне и не проявляет этого. Взглянув на меня, она произнесла несколько незначительных слов и рассмеялась довольно непринужденно. Но я видел, как ее глаза, словно повинуясь какой-то силе, поднялись на Вольфа Ларсена и тотчас опустились снова, но не настолько быстро, чтобы нельзя было не заметить выражения ужаса в них.

Разгадку этого я увидел в его глазах. Обычно серые, холодные и жестокие, они теперь сияли теплым, золотистым блеском, в них то вспыхивали, то пропадали лучистые огоньки, пока весь зрачок не наполнился ярким светом. Оттого, может быть, и казались золотыми его глаза. Они манили и повелевали, выражали мольбу и говорили о волнении крови — этого не могла не понять ни одна женщина, а тем более Мод Брюстер.

Ее ужас передался мне, и в этот миг страха — самого ужасного страха, какой может испытывать мужчина — я понял, насколько она мне дорога. Сознание, что я ее люблю, наполнило меня ужасом. Смешанные чувства кипели у меня в груди, и я чувствовал, как какая-то высшая сила увлекает меня неведомо куда. Против воли я снова посмотрел в глаза Вольфу Ларсену. Но он уже успел прийти в себя. Золотистый свет потух, глаза его снова были серы и холодны. Он сухо поклонился и ушел.

— Я боюсь, — с дрожью в голосе прошептала она. — Я так боюсь!

Мне тоже было страшно, но, сделав над собой усилие, я спокойно ответил:

— Все уладится, мисс Брюстер! Все уладится, поверьте мне.

Она ответила мне благодарной улыбкой, от которой забилось мое сердце, и ушла с палубы.

Я долго стоял на том месте, где она оставила меня. Мне необходимо было разобраться в своих чувствах, отдать себе отчет в значении происшедшей во мне перемены. Итак, наконец любовь пришла ко мне, пришла при самых невероятных обстоятельствах. Конечно, моя философия всегда признавала неизбежность (рано или поздно) любовных переживаний. Но долгие годы, проведенные в одиночестве среди книг, были плохой подготовкой для этого.

И вот любовь пришла! Мод Брюстер! Память вернула меня к прошлому, я увидел ее первый тоненький томик на своем столе и как к нему постепенно прибавлялись другие. Как я приветствовал появление каждого из них! Я находил в них родственный мне ум. Теперь же их место было в моем сердце.

Мое сердце! Странное чувство охватило меня. Я с недоверием думал о самом себе. Гэмфри ван Вейден, «рыба», «бесчувственное чудовище», «демон анализа», как называл меня Чарли Фэрасет, — влюблен! И вдруг, без всякой причины, мой ум вернулся к маленькой биографической заметке в справочнике, и я сказал себе: «Она родилась в Кэмбридже, и ей двадцать семь лет». Потом я мысленно добавил: «Двадцать семь лет, и все еще свободна и не влюблена?» Но откуда я мог знать, что она действительно не влюблена? Неожиданно нахлынувшая волна ревности положила конец всем сомнениям: да, я действительно любил! И женщина, которую я любил, была Мод Брюстер.