Галина Хованова - Среда обитания приличной девушки

По-прежнему гневаясь, Вова стал с хеканьем поднимать лавки, переворачивать их и ногами вверх водружать на столы. При этом он продолжал учить меня, малолетку, жизни:

— Каждый скамэйка с четырмя ногам. Вокруг каждая нога останется гряз. Поэтому скамэйки надо ставить на стол. Ты что, не знаешь? Стыдно тебе. Ты что, никогда в армии не служила?

Я хихикала, сдерживаться больше сил не было.

— Нет, Вова, не служила!

— Пачиму?

— А у меня, Вова, белый билет. Пять сотрясений мозга и справка от психиатра. И вообще я, как бы, женщина. И мне, кстати, еще только семнадцать лет.

— Да-а? — Он не уточнил, какая именно причина показалась ему весомой. — Так бы сразу и сказал!

А потом мы с Ленкой пошли в барак к мальчикам, чтобы выбрать кухонного рабочего. Котлы мыть, большие и тяжелые. Как выбрать? Запросто, по штанам. Знакомы мы были еще мало, поэтому решили: найдем пару штанов большого размера — вот и будет нам кухонный мужик. Я шла по проходу, хватала штаны и демонстрировала их Ленке.

— Во! — говорю. — Смотри, и длинные, и широкие. Самое то!

Ленка согласно кивает.

И тут опять, неожиданно, уже от дверей:

— Женсчина-а-а-а… — Баритон откровенно страдает, но мою половую принадлежность он уже выучил. — Слюшай. Положи. На мэсто положи, да?!

— Это почему это?

Я была полна решимости сделать котлы чистыми.

— Патаму. Пачиму? Патаму чта… — Пауза была театральной. — Эта маи бруки!

Через две недели Вова был уже лучшим другом. Братом почти. Звал меня исключительно «Галищка», звал на шашлыки из добытого где-то барана, но мне было жаль животное, и я не пошла.

И мы стали учиться. Но я училась в седьмой группе, а Вова в шестой. Зато уроки физкультуры у нас проходили совместно. Осень пролетела, наступила зима, и нас заставили выйти в Сосновку на лыжах.

Нашему преподавателю удалось принудить Вову надеть этот ужас на ноги. Надо ли говорить о том, что лыжи он до этого времени видел только на картинке или в телевизоре? Потому что служил он в Узбекистане, а там как-то на лыжах не особенно. Не любят, что ли?

Добрый преподаватель, войдя в положение, разрешил Вове бежать не десять километров с мальчиками, а пять с девочками.

Картинка до сих пор с изумительной яркостью стоит перед глазами. Сосновка. Заснеженные деревья, шапки снега на ветках, справа и слева от лыжни — целина полуметровой глубины. Мы потихонечку ползли по колее, не гонясь за результатом. Параллельным курсом, по соседней аллее, матерясь как четыре боцмана на русском и армянском, шел Вова. Он сосредотачивался, усилием воли выкидывал вперед одновременно правую руку и правую ногу и изо всех сил упирался палкой в снег. Палка проваливалась в целину. Когда Вова переключал внимание на левые конечности, правые выходили из-под контроля. Вперед летели левая рука и левая нога, а в это время коварная правая лыжа проскальзывала назад, откидывая отважного лыжника на прежние позиции.

Вова не сдавался — он же мужчина, чо. Поэтому он изобрел другой вид передвижения. Нога не скользила вперед. Он поднимал лыжу под углом тридцать градусов к поверхности, втыкал пятку лыжи в снег и делал рывок. Потом делал все то же самое другой ногой.

Скажу честно — такого способа я не видела никогда. Он двигался вперед, но медленно, очень медленно.

Мы, юные стервы, уже никуда не двигались. Мы сидели на жопах — лыжи врастопырку — и ржали до слез, до колик. Пытались подняться — и в изнеможении падали обратно в снег.

Между прочим, для тех, кто сомневается, Вова был настоящим гордым восточным мужчиной. Среднего возраста. Правда, странные люди, называвшие себя преподавателями, так и норовили ущемить чувство Вовиного достоинства. Но это не мешало ему с блеском и самоуважением преодолевать все преграды. Несмотря на сельскую школу в прошлом. Например, на первом курсе у нас была химия. Ну такая, неорганическая. И вел ее профессор Лебедев — здоровенный шумный мужчина с седой шевелюрой и грубыми шутками. Но не злой, даже чувство юмора присутствовало.

На экзамене Вова взял билет и углубился в него, подперев волосатое лицо не менее волосатой рукой. Нос печально нависал над совершенно пустым листом, не обезображенным никакими буквами и цифрами. Не, кое-что из химии он, конечно, знал. Из бытовой. А тут — совершенно неизвестные вопросы.

Профессор Лебедев опросил уже почти всю группу и развлекался Вовиными страданиями. Наконец это зрелище его утомило, и он на всю химическую аудиторию прогремел: